Клипп

Крылов Борис

Клипп

Борис Владимирович Крылов

КЛИПП

Самолет с ходу ввинтился в ночные облака, набрякшие дождем, вынырнул из них под купол темно-голубого неба с малиновой окантовкой. Набрав высоту, он медленно двинулся на север. Я внимательно следил за игрой света и тени, пытаясь понять правила, определить - кто за кем гонится. Оставшиеся далеко внизу облака, близнецы льдов, неспешно сдвигались с места, исчезали под корпусом самолета, создавали иллюзию, что мы висим на месте, как воздушный шар.

Свет в салоне притих: полумрак над креслами заполнился воплями и стрельбой из динамиков видеомагнитофона. Я приподнялся, оглядел импровизированный кинозал. Боевик вызвал интерес лишь у трех пассажиров, остальные спали. Я достал наушники, отключил от себя бессмысленную пальбу и скрип тормозов, зажег ночник, продолжил свои записи в дневнике:

"...неспешно обжав своей усталой рукой все правые ладони вновь прибывших, я взвалил на спину рюкзак и медленно, но целенаправленно, неуклюжими утиными шагами-раскоряками, поднялся по трапу. Там, внизу, стоя на гладкой ледяной поверхности, я оставался полярным "зубром", но оказавшись в салоне самолета, распахнув шубу, сбросив ее на кресло, запихнув в рюкзак... откинувшись в кресле, выглянув в очко иллюминатора... я, как ни странно, очутился в привычном мне реально-газетном мире. Пахнуло бесстыдными перспективами шумной городской жизни, сокрытыми в ней возможностями: предельными и запредельными. Разыгравшееся. воображение, окунув в мир иллюзорного железобетонного счастья, навязчиво-приторного, перегорело, как предохранитель. Захотелось вернуться на лед, выскочить на свежий воздух, наружу из самолета... с блокнотом в руках, с плохо заточенным карандашом. А лучше - с микрофоном. Записать интервью с руководителем Антарктической станции, "живым человеком", сделать десяток фотоснимков и вот тогда - домой..."

Надеюсь, вы понимаете мое состояние? И причины, заставляющие вносить в дневник затянутые, никому, кроме меня, не интересные факты? Но встречи не люблю так же, как моменты расставания: ведь они взаимосвязаны, а, значит, фатально безысходны.

"упрек: слова-слова... долгожданный полет - радость перемешалась с сиюминутной болью. Взревели турбины: последние минуты перед расставанием - иавечное прощание с антарктическим поселением. Линия горизонта соединяет три сочных цвета желтый, голубой и белый. На их фоне - десять сборных коттеджей, паутины антенн, силуэты пушистошубых сменщиков, новых обитателей АМС-4. Горло панически сжалось - "жизнь печальна изначально..." - всему наступает осень. Всему и всегда. Летнее знание того, что наступит осень, утренее - что последует вечер,-что жизненный цикл неизбежно заманит в тупик прямоугольной двухметровой завершенности, пусть идеально, с папахой или попоной, оформленной, навевает грусть..."

У-ух! Ну и завернул фразочку! Даже дрожь по телу! А все слова... Поймите - я возвращаюсь домой, в родной город, посему способен напридумывать все, что угодно. Сам себе разрешил.

Я могу... и пауза для поклона... А что, собственно говоря, я могу? А могу я вот что: "... все двери прихожей, называемой Жизнь, закрыты: какую из них толкнуть ногой, заглянуть внутрь, если понравится - войти? Или выйти на лестничную площадку, вызвать лифт - сто этажей в прошлое, двести в будущее. А может, остаться в настоящем? Встать на колени, закрыть ладонями глаза и - ни-ни! Даже не шелохнуться!"

Настоящее для меня - возвращение домой. И единственная возможность - на колени. И бессмысленность ожидания завтра мне тошно, меня никто не ждет!

Кому я нужен? Кто вы, оставшиеся дома? Дед. Боб. Вейн. Сибилла. Милена. Вы меня ждете? Дед? Боб? Вейн? Сибилла? Милена? Ждут, как же. Не дождутся. К сожалению - дождутся. Я не хочу к ним, но вынужден:

"Я спускаюсь всегда,

Я спускаюсь один,

И лечу под откос,

А куда еще деться?.."

"... но! Но: никаких паутинных бумажных антенн, никаких пушистых шуб: чтобы хранить вокруг себя тепло, надо жить мехом вовнутрь. Своя шерсть ближе к коже.

...но - еще одно "Но"! - как звучит, как причмокивается это слово: "пу-шис-то-шу-бы-йе", а? Я вспомнил Деда, я не могу с ним не согласиться - пишу, как живу, сплошной выпендреж. Согласен. Только что еще я могу, кроме как писать штампованные фразы в полярных отчетах? Единственное средство мимикрии - выпендреж. Еще - стихи. Иногда - практические руководства по "Философии Одиночества".

"Я одинок с тех давних пор,

С тех пор, как выпал из гнезда.

На небе вспыхнула звезда

Я вынес из гнезда весь сор..."

Это - лучшее из стихов. А с руководствами печальнее и поучительнее.

история много

Я нажал клавишу, высунувшую нос из подлокотника, откинулся назад вместе с креслом, вытянул ноги, сложил крестнакрест руки, зевнул. Дневник захлопнулся, упал на пол, застеленный ковром- Сон набросился, как из засады, заглотив... Но через пару часов самолет начало бросать из стороны в сторону.

С первыми лучами солнца, как по мановению волшебной палочки, всевозможные воздушные ямы, ухабы, канавы и овраги перестали сунцч-тноннт!,: Добрая Фея подарила нам безоблачное утро. Заодно разогнав мою многочасовую хандру. Она явилась неожиданно: дверь кабины распахнулась - салон наполнился и вспыхнул копной рыжих волос. В нагрузку к ослепительной улыбке - "плиз-направо-плиз-налево" - на выбор прилагались пепси и кофе. Ребята, включая случайно затесавшихся среди нас пассажиров, тупо кивали в знак благодарности, но от кофе отказывались решительно: его запах, к пятидесятому часу полета, вызывал стойкое отвращение. Добрая Фея, записав в миниатюрную книжечку заказы, вернулась через несколько минут, толкая впереди себя раскладной столик с тарелками.

К ремешку небесно-годубого платья, пронзительно очертившего тонкость талии, стюардесса прикрепила крохотный плейер. Из него вытекала многосложная рок-композиция: бодрящему голосу незнакомого мне солиста подпевали Боб, Любен, Вейн и Стас.

Девушка неторопливо обслуживала "антарктических братьев", ритмично, в такт музыке, покачивая бедрами. Гэм, как и следовало, не удержался, подхлопнул удаляющееся платье, чуть ниже ремешка. Стюардесса не вздрогнула, не рассердилась, наоборот, с радостной аккуратностью обнажила ровный ряд зубов. Через несколько минут очередь за улыбкой Доброй Фен сдвинулась к моему креслу. Я осмелился осторожно накрыть плейер рукой, прижавшись к волнующе-теплому бедру: девушка остановилась, вспорхнула ресницами, улыбнулась "пуще прежнего". Сердце тикнуло раз-другой и замерло. Конечно же, мое.

- Потрясающе... - прохрипел я.

- Да, потрясающе... - ответила она, а я так и не понял, о чем она: о бедре или о музыке?

В соседнем кресле, недовольно крякая, заерзал Томми Сандберг, беззвучно выругался, шевеля одними губами. Потом открыл левый глаз, собираясь пожурить меня вслух, но, увидев, кто к нам пришел, лишь кашлянул.

- Ну, так кто я такой? - спросил я и ткнул его в бок.

- Влад, - еще раз кашлянул Томми и произнес незапланированную фразу, - по-моему, это твои друзья из "Континуума".

- Да, - коротко ответил я.

- С Тиллом У., - добавил Томми.

- Друзья? - переспросила девушка, округлив глаза. И легко, как дано лишь небесным ласточкам, опустилась на ручку кресла, осторожно сдвинула мою руку чуть вниз, к колену, но единственно для того, чтобы прибавить звук. Музыка разлилась по салону, а стюардесса вернула пальцы - мои - на прежнее место, на бедро. Композиция длилась минут пять - крепкий джонки-блюз в стиле Боба - я с трудом сдерживался, чтобы не закричать, так жгло ладонь живым огнем, кровь в пальцах пульсировала и стонала. Но девушка, казалось, не замечала моего истинного возбуждения - главное для нее - музыка! Последняя нота повисла в воздухе, растворилась, девушка остановила кассету.

- Гениально! - воскликнула она, - когда... его голос мурашки по телу... мне дважды посчастливилось... ощутить биение его живой музыки... друзья? - вспомнила она.