Гомогенус

И Гена сделал небольшую паузу.

Турганов слегка побледнел.

– Кто ваши родители? – спросил он вдруг.

– Мать Галина, отца я не знал, мать говорила, когда я ещё был ребёнком, что мой отец был ужасный человек, он избивал её, насиловал, бросил нас сюда, я смотрел тогда на неё ошарашенными глазами.

Голос Гены стал волнительным, Турганов только что не зевнул. Но Гена продолжал:

– Я спросил у неё тогда, так что же, ты не хотела, чтобы родился я? «Всё верно, – спокойно отвечала она, – не хотела, но это не значит, что теперь я тебя не люблю. Почему сказала правду? Врать – значит не быть в согласии с собой. И тот факт, что твой отец – ужасный человек, не отменяет того, что ты мой ребёнок. Не смотри на то, что нас разъединяет, смотри на то, что у нас общего, это важнее». Она видела, что я похож на ненавистного ей человека, но, несмотря на всё, она, изматываемая вначале допросами, потом тяжким трудом, дала мне максимально возможное в тех условиях, максимально благоприятные условия для роста и развития, её материнская любовь ко мне была безмерна. Как мне кажется, в такой ситуации она могла и отвернуться от меня, и я бесконечно благодарен ей, что это не так. Она смогла прежде всего видеть СВОЕГО ребёнка. Я усвоил этот урок, нужно быть максимально человечным человеком, всё остальное вторично. В первую очередь мы люди, это должно нас сближать. Не важно, какие у нас взгляды, как одеваемся, какую обувь носим, приходим и уходим из этого мира одинаково. В «Санатории «Ч» я видел много смертей, – видно было, Гена немного разошёлся, глаза его блестели, на щеках его выступил румянец, сердце колотилось, дыхание прерывалось, очевидно, его задело за живое, – там были разные люди, разных возрастов, лесбиянки, геи, деятели культуры, научные люди, даже дети, и могу сказать, смерть приходит ко всем одинаково. Все мы, кто бы что бы ни говорил при жизни, уравниваемся на смертном одре. Так стоит ли ждать равенства так долго? Мы можем жить на равных правах, как люди сейчас! Не разделяя людей пропастью в виде ярлыка гей или натурал, и вообще, кому дано право измерять и взвешивать людей, навешивая эти ярлыки? По мне, – Гена фыркнул, глядя на Турганова, – ярлык любого качества оскорбителен, люди не скот, чтобы их маркировать. Тот путь, который вы предлагаете, делает людей равными только после смерти, а хочется жить в равенстве и жить сейчас. Как можно говорить о равенстве и при этом ОТДЕЛИТЬ одних от других, темнокожих от белых, например, или гомосексуалистов от натуралов и, дескать, бороться за одинаковые права. Равенство предполагает, что все могут что-либо вместе. Разница между натуралистами и геями незначительна, не более чем разница цвета глаз, если смотреть генетически, – Гена продолжал. – В этот мир мы приходим одинаково и к Богу уходим тоже. Понятия гомосексуалист и натурал необходимо искоренять для подлинного равенства! – громко и твёрдо воскликнул Гена, он снова вспылил, но быстро взял себя в руки. На него, как и прежде, смотрели безразличные глаза на улыбающемся лице, воистину «человек, который смеётся».

– Зачем нам эти понятия, если с избытком достаточно понятия человек. Половой акт – это бесспорно проявление любви, но, как факт, если не говорить о продолжении рода, это не венец любви. С таким же успехом людей можно делить на тех, кто падает на одно колено, когда дарит цветы, и тех, кто не падает, назвать их одноколенниками и начать сажать их в тюрьмы за то, что нельзя падать на одно колено, или наоборот всех заставить это делать. Делить людей по способу полового акта – это всё равно что делить людей по способу дарения цветов или как человек делает предложение руки и сердца своей второй половинке. Поэтому такое деление абсурдно, половой акт не венец любви. Главное, чтобы люди почувствовали, потому что только с её помощью можно вообще осознать и понять глубину мира, пережить тревоги и тяготы. Только любовь может дать человеку тепло, надежду, только это помогло людям крепиться и не сломаться в «Санатории «Ч», там, где смерть не просто бродила поблизости, у неё в каждом доме своя кровать стояла, мои матери делали всё для своего сына.

Турганов, слегка подскочив, вытаращил глаза на Гену.

– Даже во времена войн и во времена великих лишений для любви всегда найдётся время и место. Бывало, когда я подходил к дому, то чувствовал их любовь друг к другу, настоящую, чистую. Это ощущение застилало меня, я забывал о проблемах. И сидел на пороге, пока их близость не заканчивалась. Тогда я понял, что искренняя любовь должна быть основой этого мира. Неверность вашего суждения, – Гена кивком указал в сторону Турганова, – легко доказать. Природа очень многогранна, есть различные формы жизни, есть разнообразные формы развития, а также способы размножения, где один организм в зависимости от условий окружающей среды может размножаться по-разному, будь то половой процесс или бесполый, конъюгация или вообще смена генераций. Существуют организмы, у которых нет постоянно живущих особей мужского пола, перед размножением самки вырождаются в самцов, у которых отсутствует пищеварительная система, после оплодотворения самок, самцы гибнут, и появляется новое поколение самок, которые живут дальше.

Гена улыбнулся:

– О вкусах не спорят. Множество людей живут не так, как другое множество. Будь то культура одеваться, питаться, бытовые моменты, кто-то увеличивает кольцами шею, кто-то вставляет блюдце в нижнюю губу, а кто-то «для красоты» затачивает зубы. О человеке стоит судить по поступкам, по способностям, по величине вклада в жизнь, в развитие общества, а не по тому, как человек выражает свою любовь. Меня возмущает подход общественности к людям, имеющим однополые отношения, все эти насмешливые стереотипы и клише, эти люди не ассоциируются с сильными личностями, но бедам мы противостоим не хуже других, многие из нас служат в армии, стоят на страже порядка. Судить о людях подобн…

Турганов, конечно, слушал всё, но Гена вдруг оборвал свои рассуждения, он понял, что увлёкся, он здесь был не для этого, хотя проблема равенства была для него всегда важной темой.

Атмосфера была давящая, в кабинете стало душновато.

– Итак, мою мать с другими выгрузили во внутренний сектор, через некоторое время прошла перепись, все, кто знал гомосексуалистов до заключения, должны были назвать их имена, если показания вызывали хоть малейшее сомнение, забирали в допросные, по факту, это были пыточные, пытали жестоко – электротоком, избивали, топили в сырой мешковине, выколачивали имена и показания. Это касалось только тех, кто в лагере был по обвинениям в гомосексуализме. На одном из таких допросов моя мать и встретила свою любовницу, а впоследствии и сожительницу, а у меня появилась ещё одна мама.

Бровь Турганова поползла вверх.

– Всё верно, надзирательница влюбилась в мою мать. Режимы режимами, но только вот люди зачастую остаются людьми, всю нацию не опорочишь, а сердцу не прикажешь, и… и это привело её к краху, кто-то из сослуживцев всё же доложил о пристрастиях своей начальницы, и она была поставлена перед фактом: убить нас или разделить нашу долю, став узником этого лагеря.

Даже под страхом потерять всё, она выбрала нас и свою любовь, не изменила своим принципам, и мы стали жить, выживать вместе.

В «санатории» кормили ужасно, тяжёлая работа и страх того, что могут забрать работать «в реактор», как это называли между собой узники, заставляли людей предпринимать попытки побега, причём многие не пытались бежать навсегда, кругом были уже дикие места, животные, хлеще животных люди встречались в Зоне отчуждения, да и оцепления военных и опорные пункты, которые были рассыпаны по стране. Покидали лагерь только для того, чтобы добыть какое-то дополнительное пропитание в лесу, на брошенных складах, ставили силки и по сезонам занимались сбором ягод, также на севере Припяти в пятом микрорайоне, севернее кинотеатра «Прометей», в подвалах одного из домов начинается вход в тоннель, который прорыт уже после аварии на ЧАЭС. Это начало входа в Дыру Мародёра, городок, раскинувшийся под землёй, там бытуют все несогласные с вояками, узурпирующими власть в стране. За определённую «валюту» там можно найти разное. Конечно, караул ныне всё знал, с западной стороны «Санатория «Ч» участок заграждений вблизи рыжего леса был старым и ветхим металлическим забором с порванной рабицей и множеством лазов под ним. Однако при обнаружении кого-то за периметром его расстреливали на месте, бывало, спускали собак, и те разрывали бедолагу в клочья, устраивали засады, также в лагере объявлялся комендантский час. Часто люди в лагере просто слышали стрельбу со стороны западной границы «санатория», потом тела несчастных просто сбрасывали в яму, это создавало ещё более мрачную картину и очень удручало людей. Население «Санатория «Ч» сменялось быстро. Исключением разве что были дети, годам к тринадцати у нас подобралась компания, нам разрешали пройти через блокпост на смотровой площадке ЧАЭС и по дороге мимо пожарной станции ходить купаться на берег охладительного канала. Так, за пару лет, как нам казалось, мы обходили и изведывали уже всё вокруг, поэтому в очередное лето, наверно, нам было где-то по пятнадцать, при наступлении тепла сразу пошли не к охладительному каналу, а на берега охладительного пруда, срезали вдоль котельной и пошли на юг и в какой-то момент решили уйти с берега пруда и послоняться по округе здесь, мы удалялись от пруда и по случайности выходили к столовой №19. Было утро, запах свежего хлеба просто ударил в нос, мы, видевшие его только чёрствым и в лучшем случае без плесени, остановились, чтобы проглотить слюну, и быстро поняли, нам дальше нельзя. Я повернулся и увидел выпученные и оголодавшие глаза и лица моих друзей, и мне стало так тоскливо, я стиснул зубы и, сам не ожидая того от себя, вдруг скомандовал: «Так, все на берег, не вернусь через полчаса – уходите, считайте шёпотом, чтобы не сбиться».