Виолончель

Элеонора замерла, выжидательно глядя на Егора, сидящего к ней спиной. Он в пол-оборота поворачивается к супруге, молча смотрит ей в лицо, выдерживает паузу, и, развернувшись, возвращается, подъезжает к столу и приподнимает крышку на блюде.

– Больше трёх часов стоит на столе… Не знаю, как там с божественным ароматом – вероятно улетучился, а вот греть надо точно.

– Это дело поправи-и-имо! Микроволновка вмиг всё вернёт в первозданное состояние. Давай, я сама всё сделаю.

Стол накрыт, супруги напротив друг друга. Неловкое молчание прерывает Элеонора.

– Егор, ты же помнишь, как мы с тобой познакомились?

– «О, как это было давно. И то же море, и то же вино…». Спрашиваешь?! Конечно, Элеонора, помню. Я сидел в кафе, смотрел на кромку моря…, зашла ты….

– Да-да! Это так…, а что ты писал тогда на салфетке, помнишь? Ты помнишь те стихи?

– Я же их сразу подарил…, они тебе понравились очень…, не помню…, что-то про забытую любовь и море.

– Да! Я их сохранила, или они сами сохранились. – Элеонора улыбнулась. – Они у меня в книге на работе лежали всё это время. На днях случайно обнаружила. С удовольствием перечитала, вспомнила, всплакнула…. Хочешь, принесу их? Сейчас!

Элеонора скрылась в спальне, через минуту вышла, неся в руках бумажную салфетку. Остановившись возле стола, кончиками пальцев одной руки оперлась о его поверхность, в другой – держала перед собой листок мятой салфетки.

– Вот, послушай, – На гребешке волны.

«Ночь. Сиртаки звонко льётся,

Как терпко-красное вино.

Один мотив с другим сольётся,

Но им в веселье – всё равно!

Луна всплывает за окном,

Тропу выгуливая в море.

Я жду – забудутся все сном,

Возможно, разойдутся вскоре.

И ляжет на селенье тишина,

И шелестя, деревья – вправе

Шептать соцветья сна,

С луной, в оконной раме.

Я буду спать, а волны,

Накатывая вновь и вновь,

Забытым голосом валторны

Вернут во сне твою любовь.

В ночи сиртаки звонко льётся

И кубки до краёв полны.

Любовь забыта – не вернётся –

Ушла на гребешке волны.

Элеонора восторженно читала строки его стихотворения, а он, едва вникая в смысл, смотрел на неё и упивался её восторгом и азартом. Как будто тот вечер знакомства и этот не разделяют годы и ссоры. И будто они вновь влюблены….

– Сон на гребешке волны… красиво сказано! Егор, ау! Ты меня слушаешь?

Элеонора усаживается за стол.

– Прости! Конечно слушаю. Засмотрелся на тебя и мысленно вернулся в Грецию, в ту кафешку….

– Егор, ты вообще странный – приехал с гастрольным туром… и сидишь в третьесортной забегаловке, пишешь на салфетках стихи! В то время, как другие скачут по музеям и магазинам – скупая сувениры, подарки и шмотки.

Егор наполнил фужеры красным вином.

– За Грецию, нас познакомившую!

– За Грецию и нас.

Элеонора

ВЕЧЕР.

РЕСТОРАН.

– Я больше так не могу! Не могу. Понимаешь, не могу. Я устала! На меня там давит даже атмосфера квартиры. Но больше всего – он… со своим унынием и апатией. О, эти творческие натуры! Чуть что – депрессия. Чуть что – хандрят. Тепличные растения…

Элеонора, чуть наклонила тело вперед, опёрлась кистями рук о кромку стола и, вглядываясь в глаза сидящего напротив неё блондина, повторила:

– Больше так не могу. Это выше моих женских сил. После аварии мы стали совсем чужими. Домой прихожу, как на свидание с покойником. Он себя губит и меня… заодно. Омут…, чёрная бездна…. Понимаешь?

Молодая женщина взяла в руку бокал и, отпив немного, оперла руку локтем о стол, поднесла его к своим глазам, рассматривая собеседника через красную влагу и стекло бокала.

– Мы в этой жизни все лишь попутчики. Согласись со мной. Все! До тех пор, пока есть общность интересов, устремлений и, конечно, совместного проведения времени… А он…

– Элеонора, милая, хватит уже о нём. Я тебе много раз предлагал переехать ко мне. В моём платяном шкафу больше твоих вещей, чем у тебя дома, но ты по-прежнему каждый вечер возвращаешься к нему. Похоже, что ты никуда не держишь путь, а просто плаваешь от одного берега к другому. Мы попутчики? Нет, я берег на твоей переправе. И мне это надоело тоже….

– Ха! Пугаешь? – Элеонора опустила бокал на стол. – И ты, Брут?!

– Неуместное сравнение. Пора уже тебе определиться с выбором и отправиться в свой… совместно со мной в путь, а не блудить меж берегами…

– Мне послышалось? Ты сказал: «блудить»?!

– Ну, оговорился, прости – «блуждать». Блуждать, бродить – искать брод…

– Блудить! Ты говори, но не заговаривайся. Хм-м… блудить…, а ты тут не при чём?

– Послушай, Элеонора, мне не нравится твой тон и тема разговора. К тому же, если использовать слово, сорвавшееся с языка – «блудить», то оно ко мне точно не применимо – я не женат. А та авария и на мне сказывается. Ты не забыла о наших рухнувших планах? После аварии рухнувших. Нет? Ну и прекрасно!

– Ещё бы она не сказывалась на тебе! Ведь это ты поссорился со мной в тот вечер. Это ты меня разозлил так, что… – Элеонора замолчала на мгновение, будто обдумывая или припоминая, и продолжила говорить. – да…, я не справилась с управлением и перевернула машину на повороте. Если бы Егор пристегнулся, то был бы цел. Я же цела! Но виноват ты, а не я. Не было бы никакой аварии, если бы ты не повёл себя, как свинья.

– Я тебя не понимаю: ты хочешь отдохнуть и расслабиться после трудового дня или поссориться, выплёскивая всё своё негодование на меня?!

– Отдохнуть. Забыть о невзгодах. Провести вечер с любимым человеком… Отдохнуть – душой и телом. – Произнеся эти последние слова, Элеонора заулыбалась и игриво посмотрела на блондина. – Ладно, Матвей, хватит бурчать – вспомним, что мир прекрасен, когда в нём есть любовь. В нашем мире есть любовь, Матвей? Есть?

– Да, милая, в нашем мире есть любовь… И она нас связывает, вот только не пойму – страстью и влечением или же желанием помучить себя.

– Всё, всё! Не ворчи. Я сама виновата, что завела этот разговор.

– Надо же! В кои веки ты повинилась.

В ресторане зазвучала музыка, и приятный томный голос вокалистки заполнил пространство.

– О! Опять охотница пришла. Как всегда, излишне броско одета. Плывёт меж столиками, не торопясь…, чтоб все успели заметить её. Занимает столик у окна.

Матвей, чуть повернув голову, посмотрел на вошедшую и процитировал:

– «…И медленно пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна…».

– Да. Только здесь пьяные не кричат: «Ин вино веритас»…

– Милая, это же не кабак начала двадцатого века…

– Ты хочешь сказать, Блок бродил по кабакам? Как-то не вяжется с его образом. Он же не был беден.

– Но и не был богат. Да и назови мне хоть одного богатого поэта? Я таких не припомню.

– Ты – богат. Вот предо мной сидит пример успешного и богатого поэта.

– Я богат, если это можно называть богатством, своим бизнесом. Я иду по земле в грязных резиновых сапогах, в телогрейке и шапке-ушанке. Пряча за всем этим кусочек своей светлой души, куда проникают лучики солнца и играют гранями бриллианта

– сверкают.

– Бриллиантовый ты наш! Скромный поэт-бизнесмен. А может…, и стихи твои лишь продукт бизнеса? Ты же сам говорил: «Всё должно приносить прибыль. Если прибыли нет, то это баловство».

– Может быть… – Матвей прислушался к зазвучавшей мелодии, – Узнаешь?

– Нет. Но… красивый блюз! Потанцуем?

– С удовольствием!

– Говоришь, моих вещей у тебя дома больше, чем в моём шкафу осталось? – Элеонора положила руки на плечи Матвея, слегка приобняв за шею и наклоняя его голову к себе. – Тогда мне и переезжать не надо – я уже переехала! Верно?