Страница 4 из 19
Я задумался. Ответ на этот вопрос лежал на поверхности, однако, меня удивляло внимание доктора к тем деталям, которые я считал совершенно ненужными.
– Там определённо не было ни одного животного или птицы. Вообще ничего такого, если вы понимаете меня…
Сказав это, я осёкся, я вдруг понял, что сам то я едва ли понимал, к чему хотел подвести своего собеседника.
Доктор внимательно посмотрел на меня.
– Стало быть, ни одной живой души? – спросил он, как то подозрительно протягивая слова, словно давая мне понять, что он знал то, о чём мне вовсе не хотелось говорить.
– Олег. – Кристенсон впервые снял с переносицы свои очки и отложив их в сторону, потёр переносицу, сильно при этом зажмуриваясь – Несколько лет назад, я пережил клиническую смерть, попал в аварию…
Доктор продолжал смотреть куда-то в сторону, а поскольку в данный момент в кабинете единственным источником освещения была настольная лампа, взгляд Кристенсона исчезал в притаившихся тенях, нашедших своё убежище между шкафом и книжными полками.
– Я пережил клиническую смерть, находясь на искусственном обеспечении жизни несколько дней. Клиницисты, боровшиеся за мою жизнь, склонялись к тому, чтобы уже отключить меня от оборудования, но сложилось по-другому.
Я, разумеется, не знал этой истории, и мне отчего-то стало не всё равно. Нет, это не было чувство сострадания или даже сочувствия, скорее во мне вспыхнул интерес. Я не успел сформулировать вопроса, прежде чем Кристенсон продолжил:
– Все эти дни, что сознание моё отсутствовало в мире живых людей, я вовсе не был поглощён безраздельной тьмой, как это принято полагать. Я не видел тоннелей к свету, как это часто описывают сторонники религий и никто никуда меня не звал. Вместо этого, я обнаружил себя в месте, которое ты описал с такой поразительной точностью.
Я помню своё удивление, услышав это признание от доктора. Сперва мне показалось, что я его неправильно понял, и мне захотелось переспросить. Однако под его взглядом я осознал, что наши мысли касались одного и того же предмета.
– Я видел гору, про которую ты говорил, и леса, которые ты описал, я блуждал меж этих деревьев. От моего внимания, разумеется, не укрылись и эти феноменальные сгустки льда, там, посреди лета. – теперь Кристенсон откинулся на спинку своего кресла, под его массой, незакреплённые колёса сделали треть оборота назад – Если бы вам достало желания продвинуться вглубь тех краёв, вы бы и не такое увидели.
Я вопрошающе поглядел на доктора, тот впервые улыбнулся.
– Когда меня вывели из комы, я ощутил себя опустошённым, как если бы меня лишили чего-то, что уже стало укореняться во мне. Словно бы душу мою вырвали с корнем. Я утратил интерес ко всему, что наполняло мою жизнь смыслом. В той аварии погибла моя супруга…
Сказав это, доктор бросил взгляд на стоявший на краю стола портрет в небольшой, металлической рамке.
– Как долго вы были женаты? – вдруг спросил я, сам не ожидая такого вопроса.
– Шестнадцать лет. – ответ пришёл после секундной паузы на общёт прожитых отрезков времени, которыми люди условились измерять свои жизни.
Следующий мой вопрос осел у меня на языке, и очевидно доктор заметил это.
– После стольких лет, само собой разумеется, мы превратились скорее в ближайших друзей, понимая друг друга и зная друг о друге едва ли не всё. Но с её потерей ушло и нечто такое, чего я в последние годы уже не ценил, а воспринимал как данность. Такое бывает…, намного чаще чем об этом говорят.
Мы разговаривали какое-то время о видении, по сути – сне, обнаруживая удивительные совпадения в наблюдаемых объектах. Кристенсон, ка это ни странно, обнаруживал все эти совпадения не столько с удивлением, сколько с удовлетворением от подтверждаемой одному ему известной теории. Это наблюдение занимало меня. Доктор словно знал нечто такое, что скрывалось за приделами моего понимания и это обстоятельство, уже само по себе, провоцировало во мне интерес – первое живое чувство со дня смерти Инны.
Дни, проведённые в доме доктора пролетали один за другим, я был поглощён компанией этого человека. Кристенсон стал для меня проводником, двигающимся именно в то направление, в которое я хотел смотреть.
– Я могу с наивысшей степенью уверенности заявить, – говорил доктор – что я видел там город. С виду это был типичный для западной или северной Европы город, характерный для периода, соответствующего нашему позднему средневековью.
– Как вам удалось это определить, если вы могли видеть город лишь однажды и издали? – я не упускал возможность задавать вопросы, покуда это позволяло мне избавляться от липких сомнений, что словно болотные пиявки – цеплялись к моим суждениям.
В таких ситуациях доктор никогда не спешил с ответом, предпочитая обдумать вопрос. Я ценил этот его подход, ведь более всего остального мне нужна была правда.
– Архитектура, комбинации зданий и функции целых узлов сооружений, – отвечал Кристенсон – подобное можно увидеть лишь на схемах населённых пунктов четырнадцатого-пятнадцатого веков. Я никогда не был специалистом в этих вопросах, как и многие дилетанты я лишь видел картины художников да исторические киноленты, но после посещения этой земли, я понял, что с каждым днём память будет обкрадывать меня унося по крупицам пережитое в вечность. Поэтому я начал поднимать источники, сверяться с серьёзными, научными трудами, находя подтверждение одним своим доводам и опровержения – другим.
Я слушал эту его тираду, не перебивая, с видом впитывающей, каждое его слово, губки.
– Там были другие? – мой вопрос прозвучал внезапно, оборвав речь Критсенсона на полуслове. Доктор был явно не готов к тому, чтобы я его перебивал, он уставился на меня через линзы очков, его взгляд вовсе не выражал ни раздражение, ни смятение. Напротив, доктор едва-заметно вздохнул, словно вздох облегчения, и ответил:
– Я думал вы никогда не спросите… – сказал Кристенсон, медленно снимая очки и массируя переносицу – Да, там были люди… Я видел их с той позиции, с которой мне открывался вид.
– Что они делали? Кем они были? – я разразился градом вопросов, как если бы устал от слишком долгого дефицита речи – Вы говорили с ними?
Кристенсон вернул очки на прежнее место на своём лице и поглядел на меня. На его худых губах отразилась улыбка, это была гримаса сочувствия, спрятанная за столь невинный жест.
– Олег, вы, очевидно, проводите слишком близкие параллели между тем, что мы имеем в нашей жизни и тем, свидетелями чего мы стали.
Я не стал долго раздумывать над услышанным, эта реплика отозвалась во мне тревогой.
– Вы же не хотите сказать, что после всех этих обнаруженных нами совпадений, вы полагаете, что это были иллюзии, галлюцинации, навеянные нашим воображением?
Доктор откашлялся и замотал головой.
– нет, нет… Этого я не утверждаю. То не были просто иллюзии, но я бы, на вашем месте, не стал спешить с далеко-идущими выводами… всё-таки это не научно…
Я проглотил это замечание, как если бы не заметил его, однако за ним мне виделся упрёк.
– Все последние дни я хочу спросить вас об одном, но мне так тяжко даётся этот вопрос. – я посчитал, что если и озвучивать смелость моей гипотезы, то именно сейчас тому было самое подходящее время – Скажите, после всех этих ваших изысканий, как вы считаете, существует ли жизнь за пределами смерти?
Кристенсон, и это было более чем ожидаемо, замер в задумчивости. Его взгляд медленно сполз по мне, переместившись на кипу бумаг, лежавшую перед ним. На листах с различными схемами, записями и грязноватыми пометками на полях, сгущались тени, через окно в комнату вливались дозированные потоки янтарного, осеннего солнца.
– Меня удивляет, – медленно отвечал Кристенсон – что вы используете столь прямолинейные определения для явления, столь неопределённого и я бы сказал эфемерного. Я затрудняюсь ответить на ваш вопрос однозначно, ещё и потому, что мы не пришли к единству терминологического аппарата.
– Боже правый, Кристенсон! – не выдержал я и позволил очередной, пробудившейся от сна, сильной эмоции взять верх над нормами поведения – Мы говорим сейчас не в рамках научной теории! Прошу вас, будьте откровенны и скажите, что вы думаете на этот счёт!