Цитадель

Он только что собирался начать перестраивать свои прежние понятия, а Денни уже разрушил их. Он пробормотал:

- Если об этом узнают, неприятностей не оберешься.

Денни высокомерно посмотрел на него.

- Можете не ходить со мной, если не хотите.

- Нет, я пойду,- медленно возразил Эндрью.- Но один бог знает, почему я это делаю.

Весь день Мэнсон, занимаясь обычным делом, с неудовольствием и сожалением думал о данном им обещании. Он сумасшедший, этот Денни, и рано или поздно впутает его в серьезные неприятности. И то, что он собирается сделать, - ужасно, это нарушение законов, которое, если откроется, приведет их обоих на скамью подсудимых. А может быть, их даже исключат из сословия врачей. Дрожь настоящего ужаса пронизала Эндрью при мысли о том, что открытая перед ним прекрасная, блестящая карьера будет неожиданно пресечена, .разрушена в самом начале. Он яростно проклинал Филиппа и двадцать раз дасал себе мысленно клятву не итти с ним.

Тем не менее по какой-то непонятной ему и сложной причине он не мог и нe хотел отступить.

В одиннадцать часов Денни и Эндрью, в компании Гоукинса, отправились к самому концу Чэпел-стрит. Вечер был очень темный, с сильными порывами ветра, который на углах швырял им в лицо мелкие брызги дождя. Денни заранее выработал план действий и все точно рассчитал.

Последняя смена спустилась в рудник час тому назад.

Кроме нескольких мальчишек, болтавшихся у рыбной лавки старого Томаса, на улице не было никого.

Двое мужчин и собака шли тихо. В кармане своего толстого пальто Денни нес шесть палочек динамита, стащенных сегодня специально для нею из порохового склада каменоломни Томом Сиджером, сыном его квартирной хозяйки.

Эндрью нес шесть жестянок из-под какао с просверленными в крышках дырками, электрический фонарик и кусок фитиля. Надвинув шляпу на лоб, подняв воротник, опустив голову и одним глазом опасливо поглядывая через плечо, он давал только односложные ответы па отрывистые замечания Депни, а в душе у него бушевал вихрь противоречивых ощущений. Он свирепо спрашивал себя, что подумал бы Лэмплаф, благодушный профессор-ортодокс, об его участии в этом из ряда вон выходящем ночном приключении.

Сразу за Глайдер-плейс они добрались до главного уличного люка канализационной трубы - ржавой железной крышки в разрушенном бетоне - и принялись за работу. Эта таившая в себе заразу крышка не открывалась уже много лет, но после некоторых усилий они подняли ее. Затем Эндрью осторожно посветил фонариком в вонючую глубину, где на искрошившейся каменной кладке протекал поток вязкой грязи.

- Красота, не правда ли?-сказал Денни резким шопотом.- Посмотрите, Мэнсон, какие трещины в этом канале. Посмотрите в последний раз!

Больше не было сказано ни слова. Настроение Эндрью непонятным образом изменилось: он испытывал теперь сильный подъем духа и был полон решимости не меньше самого Денни. Из-за этой гниющей здесь мерзости умирают люди, а чиновники ничего не хотят предпринять! Так не время теперь вздыхать, сидя у кровати больного, и пичкать его ничего не стоящими микстурами.

Они принялись быстро вкладывать в каждую жестянку по палочке динамита. Разрезали фитиль на куски разной длины и прикрепили их. Спичка вспыхнула во мраке, резко осветив бледное, суровое лицо Денни, трясущиеся руки Эндрью. Затем зашипел персый фитиль. Одна за другой начиненные жестянки были спущены в медленно текущий поток, первыми - те, у которых были самые длинные фитили. Эндрью плохо различал все вокруг. Сердце у него возбужденно билось. Это, пожалуй, не походило на занятия чистой медициной, но зато это была лучшая минута в его жизни. Когда последняя жестянка упала внутрь и ее короткий фитиль зашипел, Гоукинсу вдруг вздумалось погнаться за крысой. Произошел временный переполох, интермедия, во время которой собака тявкала, а им грозила ужасная возможность взрыва под ногами, пока они гонялись за ней, пытаясь ее изловить. Потом крышка люка была водружена на место, и Эндрью и Денни, как бешеные, пробежали тридцать ярдов вверх по улице.

Только что они домчались до угла Рэднор-плейс и остановились, чтобы оглянуться, как - бах! - взорвалась первая жестянка.

- Честное слово, мы-таки сделали это, Денни! - восторженно ахнул Эндрью. Он испытывал теперь к Денни товарищеское чувство, хотелось схватить его руку, закричать что-то громко.

Затем быстро, с великолепной точностью последовали новые глухие взрывы - второй, третий, четвертый, пятый - и, наконец, последний, самый эффектный,- должно быть, не ближе, чем за четверть мили, в глубине долины.

- Ну вот,- сказал, понизив голос, Денни, и, казалось, вся тайная горечь его жизни вылилась в одном этом слове,-с одним безобразием покончено!

Только что он успел это сказать, как началась суматоха. Распахивались окна и двери, и из них лился свет на темную улицу. Люди выбегали из домов. В одну минуту улица закишела народом. Сначала поднялся крик, что произошел взрыв в руднике. Но из толпы сразу раздались возражения, что взрывы слышны были снизу, из долины.

Начались споры, все выкрикивали свои соображения. Группа мужчин отправилась с фонарями на разведку. Ночь так и гудела встревоженными голосами. Под покровом мрака и шума Денни и Мэнсон улизнули домой окольными путями.

В крови Эндрью пела победа.

На другое утро, еще до восьми, на сцене появился прибывший в автомобиле доктор Гриффитс,- тучный, с лицом, напоминавшим сырую телятину, склонный к панике.

Его с ужасными проклятиями извлек из теплой постели член муниципального совета Глин Морган. Гриффитс мог не отвечать на вызовы по телефону местных врачей, но сердитой команде Глина Моргана нельзя было не повиноваться.

А сердиться Глину Моргану было на что: новая вилла этого члена совета, расположенная в полумиле от города, в долине, за эту ночь оказалась окруженной рвом, наполненным прямо-таки средневековой грязью. В течение получаса член совета и его сторонники, Хеймер Дэвис и Дэн Роберте, настолько громогласно, что их слышали многие, высказывали врачебному инспектору совершенно откровенно то, что они о нем думали.

Когда это кончилось, Гриффитс, утирая лоб, поплелся к Денни, который вместе с Мэнсоном стоял среди заинтересованной и довольной толпы. Эндрью, увидя направлявшегося к ним инспектора, почувствовал внезапное беспокойство. После тревожной и бессонной ночи он уже был настроен менее восторженно. В холодном свете утра, смущенный картиной опустошения на развороченной дороге, он снова чувствовал себя не в своей тарелке, испытывал нервное замешательство. Но Гриффитсу было не до подозрений.