Айя и Лекс

— Ты мне расскажешь, что произошло? — спросила так тихо, что Алекс едва разобрал слова. А она вдруг замерла, уставившись на их сплетенные руки, и вся словно сжалась, опасаясь чего-то. Чего?

— Синеглазка, что опять? — двумя пальцами приподнял ее подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. — Конечно, я расскажу. Все, что пожелаешь, родная.

— Тогда скажи, почему… — закусила губу, пальцы добела сжала, короткими ноготками впиваясь в его кожу. — Где ты был, Лешка? Я ведь думала, что ты…ты…

Она мотнула головой, так и не договорив. Но к чему слова, когда и так все ясно. Она считала его мертвым, потому что сама видела, как остановилось его сердце еще в машине скорой. Потому что сама слышала, как врачи ставили ему приговор. А когда он очнулся и увидел себя…когда понял, что останется инвалидом на всю оставшуюся жизнь…Он не мог. Не имел права ломать ей жизнь. И он готов был свернуть шею Сварогу, когда тот покаялся, что Айя пропала. Но он дышал тогда с трудом, что уж говорить о каких-то движениях. Никто не верил, что он вообще встанет. Ему помогла злость. Колючая, бодрящая, как холодный душ. Его спасла эта дикая, выкристаллизованная злость и мысли о Синеглазке, без вести пропавшей. Артем нашел ее спустя два месяца. Отчаяние поскреблось сквозь броню злости, когда друг сказал, что Айя не захотела возвращаться. Что его Синеглазка не нуждалась в спасении и что она вернулась к той, кого ненавидела всей душой. Отчаяние и непонимание сшибли с ног Алекса почти на две недели. Он перестал есть, только пил и тупо пялился в потолок клиники, пытаясь понять: почему?

Он так и не понял, но когда Сварог выяснил, что Айя потеряла ребенка — вернулась злость. А потом и боль, вывернувшая его наизнанку одной новостью: его Синеглазка вышла замуж.

— Лешка, — позвала шепотом и коснулась обожженной щеки, но тут же отдёрнула руку, словно обожглась. Алекс стиснул зубы и сжал пальцы в кулак так, что едва не сломал ее пальчики. А она лишь губу закусила снова, ничем не выдавая собственную боль.

— Черт, прости, — ослабил хватку и губами коснулся ее кожи. Она вздрогнула и под его губами растеклись мурашки. И пульс выбивал чечетку на запястье. Сердце в кулак сжалось от внезапной мысли, что она его боится. Он не думал, не позволял себе, но вдруг? — Айя, — и голос осип, а внутри все полыхало просто: а что если все-таки боится? Что он тогда будет делать? — Ты меня боишься?

— Я? Нет, — и головой отчаянно замотала, отбрасывая его в прошлое, в день их поспешной свадьбы. Он тогда тоже спрашивал ее об этом, только тогда он читал ее, как раскрытую книгу. Тогда он видел совсем другое в ее синих глазах. А сейчас только чернильную муть. Сейчас он не знал ничего об этой женщине и ее чувствах. Но ее слова…им хотелось верить.

— С чего ты взял? Ох, — и поняла тут же, потому что коснулась его шрама, обняла, погладила, едва касаясь. Не боясь, нет, защищая.

Алекс перехватил ее запястье, щекой прижался к мягкой ладони и увидел, как из ее блестящих глаз покатились слезы.

— Тебе не больно? — шмыгнув носом, спросила, как завороженная наблюдая за собственной рукой.

— Нет, Синеглазка, — улыбнулся счастливо. — С тобой мне никогда не больно, родная.

Айя зарделась, потупив глазки. А у Алекса по венам такая нежность растеклась, что смеяться хотелось. А еще подхватить ее на руки и кружить, слушая ее заливистый смех. Он так соскучился по ее смеху. По ней соскучился.

— И все-таки ты не ответил, — поправляя ворот его куртки.

Алекс тихо вздохнул, совершенно не желая отвечать на ее вопрос, потому что не понимал, как ей объяснить.

— Я был мертв, Айя, — потому что не смог подобрать других слов. И потому, что это было правдой. Без нее он действительно был ходячим трупом.

Айя вскинула голову, широко распахнутыми глазами впившись в его обожженное лицо. Одна секунда, другая. Она ни о чем не спрашивала больше. Только смотрела, и в этих синих озерах не было ни капли осуждения, обиды или непонимания. Эти глаза не упрекали, не требовали извинений. Они оглаживали нежностью и любовью. И от этого взгляда внутри все скручивалось в тугой узел. Неистребимо захотелось прикоснуться к ней, к ее коже, напитаться ее лаской и почувствовать себя нужным. Ей нужным. Поверить, наконец, что она ждала его. Несмотря ни на что — ждала.

— Спасибо, — вдруг прошептала, встав на цыпочки и потершись щекой о его изуродованную, — спасибо, что ты выжил.

И все, Алекса накрыло. К черту разговоры и объяснения! Успеют наговориться. Сейчас ему остро необходимо оказаться в ней. Ощутить ее кожу и рваный пульс под губами, покрывающими поцелуями ее обнаженную шею.

Наспех стянул куртку, целуя ее скулы, губы. Рыча от того, как она откликалась на его напор. Как смотрела, пленяя его синим взглядом. Как шептала ему в губы не останавливаться.

Он и не собирался.

Рванул ее блузку. Пуговки разлетелись в стороны, с перестуком рассыпались по деревянному полу. Губами накрыл маленькую грудь, перекатывая на языке камушек соска, и тут же ощутил, как Айя толкнулась ему навстречу. Как теснее прижалась, вцепившись пальчиками в ткань водолазки, поощряя, не позволяя отстраниться.

Алекс хрипло рассмеялся, прикусив ее сосок.

— Ох, — только и было ему ответом, а глаза чернильные стали, затуманенные страстью.

Поймали в ловушку и уже не отпускали.

— Сними, — прохрипел Алекс, наткнувшись на пояс шорт.

Она справилась быстро, не разрывая взгляда, переступила ногами и осталась в одних чулках. И больше ничего.

— Это что такое? — оценив отсутствие трусиков, нахмурился Алекс. Когда это его скромная девочка перестала носить нижнее белье? И ладно, бюстгальтер, но трусики. Это уже за гранью понимания этой женщины Алексом. Для кого так старалась? Вряд ли для него. Жгучая ревность смешалась в диком коктейле с не отпускающим желанием.

— Это… — хрипло, как он сам только что, протянула Айя. Повела плечиками, освобождаясь от разорванной блузки. В стену вжалась, буквально распластавшись по ней. И такая восхитительная в это мгновение была, что у Алекса дух захватило так сильно, как в юности, когда он впервые взял в руки скальпель. — Это твоя жена, муж мой.

И он понял — для него. Вся она. Вот такая прекрасная: раскрасневшаяся и растрепанная, обнаженная, с темными от желания глазами. Его.

Шагнул к ней, закинул ее ножки себе на бедра и впился губами в ее рот.

Они целовались жадно, изголодавшиеся друг по другу. Он напирал, а она не уступала. Отвечала ему тем же напором, кусая и слизывая его кровь. Сумасшедшая в страсти, как и он сам.

Алекс не был нежным, просто не мог. Слишком сильно он хотел свою Синеглазку. И его проникновение в нее: резкое, одним толчком, до упора, — было упоительным и болезненным одновременно. Но эта боль была сладкой и такой нужной сейчас им обоим. Потому что в ее глазах не осталось ничего здравого, только чистая похоть. И у Алекса от вида своей девочки такой страстной и отзывчивой сносило крышу.

Он двигался резко, шалея от того, какая она узкая и идеальная для него. Как выгибается в его руках, впуская его еще глубже, хотя казалось, еще немного и он просто порвет ее. Или она его, даже через ткань исполосовывая в кровь спину своими ногтями. Но она стонала в голос, срываясь на крик, с неистовством толкаясь ему навстречу.

— Еще…пожалуйста…сильнее… — всхлипывала, мечась в его руках.

Он не мог отказать своей девочке, только не сейчас. Не мог не быть в ней, не целовать, не двигаться до упора, буквально насаживая ее на свой член. Он был весь для нее. А она — только его.

Оргазм накрыл их одновременно. Ослепил ярче сверхновой. Оглушил, погребая под собой реальность.

30

Конец апреля.

Когда ноги перестали дрожать и Алекс смог нормально дышать, он отнес Айю в кровать. Он поставил ее пару дней назад — сам предпочитал спать на полу в своей бывшей комнате. Но сегодня особый случай. Сегодня он впервые переступил порог родительской спальни.