Айя и Лекс

Я вцепляюсь в ворот его расстегнутой куртки, носом вжимаюсь в его шею, жадно втягивая его запах, кожей ощущая биение его сердца. А в голове только одна мысль: «живой!»

— Здравствуй, Синеглазка, — шепчет в макушку, пальцами расчесывая мои волосы. И когда только успел распустить, если еще минуту назад их стягивала в высокий хвост резинка?

— Здравствуй, муж мой, — улыбаюсь и трусь носом о его плечо. Обнимаю, ладошками забравшись под куртку. Ткань водолазки щекочет и это мешает, потому что в эту минуту хочется добраться до его кожи, потрогать, вспомнить, каков он на ощупь. И я теснее жмусь к нему, хоть делать это, сидя вполоборота на узкой лавочке, жуть как неудобно. Но мне плевать. Главное, с ним.

— Синеглазка, если ты сейчас шевельнешься, — шепчет, щекоча дыханием ухо, — я разложу тебя прямо на этой лавочке.

Я вздрагиваю от хрипотцы в его голосе, от того, как он действует на меня. Будоражит. Дразнит. Ласкает. Карамелью растекается под кожей. Заводит так, что между ног становится влажно. И я невольно сжимаю колени, ощущая, как внутри толкается дикое желание. Пока еще сдерживаемое. Но надолго ли?

Медленно отлипаю от него и заглядываю в глаза, сейчас темнее чернил. Шумно вдыхаю, кайфуя от запаха его близости. Но выдохнуть практически нереально. До одури хочется удержать в себе этот аромат, наполниться им, как пустой сосуд живительной влагой. Чтобы раз и навсегда заклеймить саму себя его ароматом. Ним. Но я все-таки выдыхаю, чтобы снова с необузданной жадностью вдохнуть своего мужчину.

— Кажется, я схожу с ума, — улыбаюсь, закусив губу. И руки подрагивают. Нервы? Или нечто другое, щекочущее в солнечном сплетении? — Но мне плевать.

С удовольствием ловлю его удивление во вздернутой брови и легкому прищуру.

— Мне плевать, — повторяю, смакуя каждое слово, приносящее нереальное удовольствие, — где ты это сделаешь. Главное, это будешь ты.

Он смеется, запрокинув голову и прижимая меня к себе.

— Ты потрясающая женщина, Синеглазка, — отсмеявшись, шепчет мне в макушку. Ладонями гладит спину, — И я рад, что ты моя. Моя же?

И пытливо в глаза смотрит, выискивая в них ответ. Пусть ищет — мне скрывать нечего. Ему я не изменяла, как-то совершенно не до того было. Но смотреть, как он беспокоится и как жгучая ревность плавится в его синем взгляде — невероятное наслаждение.

— А ты? — вопросом на вопрос, муча его неизвестностью. Он сам должен понять, что в моей жизни нет и не будет другого мужчины. Только он. — Ты — мой?

Я не дышу в ожидании его ответа, потому что в памяти жива картинка его встречи с Мариной. И та их связь еще звенит у меня под кожей, пульсом рвет артерии.

— А ты считаешь иначе? — вместо ответа.

Так и подмывает вернуть ему вопрос, но я понимаю, насколько это глупо уходить от ответа. А я больше не совершаю глупостей и не боюсь смотреть правде в глаза. В синие сияющие глаза.

— Почему у тебя глаза синие? — вдруг спрашиваю. Побег? Может быть. Но сейчас не хочется говорить о Марине.

— Природный цвет, — немного озадаченно отвечает Лешка. — А до этого были линзы.

— Зачем?

Хотя вопрос глупый. Ясно же, чтобы в корне изменить личность, до всех мелких деталей. Но зачем ему понадобилось менять личность раньше и теперь.

Лешка понимает все правильно. Поднимается с лавочки, опираясь на трость, протягивает мне руку.

— Пойдем.

Я вкладываю свою ладонь в его. До конца аллеи мы идем в полном молчании. Я не знаю, о чем думает Лешка, но лично я гоню все мысли прочь. Иначе мой мозг не справится. Хватит и того, что мой муж, которого я считала погибшим некоторое время — выжил. Как? Я очень надеюсь, что он объяснит. А еще мне самой ему многое нужно рассказать. Так, чтобы он поверил. Потому что только он может найти нашего сына. Я даже представить боюсь, что будет, если Лешка мне не поверит. Что со мой будет? Рассыплюсь на мелкие кусочки. Меня просто не станет.

— Айя, — встревоженный голос вторгается в мои мысли. Смотрю на замершего у громадного, сверкающего хромом и сталью, мотоцикла мужа и не верю собственным глазам.

Со мной уже такое было. И пусть вместо сверкающего чистотой мотоцикла я стояла у жёлтого Nissan, но мужчина остался прежним, хоть и с другой внешностью. Но ощущение дежавю не покидает. Как будто отбросило меня на год назад, где я была маленькой, но очень счастливой.

— Что-то не так? — интересуется Лешка, сев на мотоцикл и вставив ключ в зажигание.

Я растерянно развожу руками.

— Ну извини, родная, — широко улыбнувшись, — жёлтые Ниссаны нынче дефицит.

Я фыркаю, а он беззаботно протягивает мне шлем.

— Садись давай. Тебе понравится.

— Не уверена…

— Я уверен, — заявляет он, когда я с опаской все-таки устраиваюсь за его спиной. Странный страх холодит позвоночник. Я никогда не ездила на мотоцикле и сейчас ощущаю себя будто в шаге от пропасти.

Оглядываюсь в поиске хоть чего-то, за что можно держаться. Не за Лешку же — все-таки он рулит, а я могу помешать. Нет уж.

Но, похоже, у Лешки совсем другие взгляды. Он перехватывает мои запястье и смыкает ладони на своем животе.

— Что ты как не родная, в самом деле, — качает головой. — Ты же моя, Синеглазка.

Уже не спрашивает, а я улыбаюсь совершенно счастливо.

— Твоя, мой ангел-хранитель…

…Полутораэтажный кирпичный дом, слабо освещённый фонарём напротив, молчаливо взирает на гостей тёмными окнами. Среди серых прямоугольных домов по обе стороны дороги он кажется чем-то нереальным, только сошедшим со страниц сказок: жёлтый, с круглым крыльцом, покатым навесом и разными по высоте половинами. Алексу в детстве он напоминал склонившегося верблюда. Сейчас же он выглядит кирпичной коробкой: одинокой и бездушной, потому что его настоящий хозяин давно умер, а другого так и не сыскалось.

Алекс глушит мотоцикл, помогает слезть Айе и подходит к ажурной калитке, намеренно проигнорировав трость. Нога хоть и затекла после долгой езды на байке: пришлось покатать свою Синеглазку, дать ей шанс насладиться свободой, что дарит скорость на двухколесном монстре. И похоже у него все удалось, потому что сейчас, сняв шлем, она хоть и выглядит растерянной, но вполне довольной. И это радует.

— Куда ты меня привез? — спрашивает отчего-то шепотом, когда Алекс запускает руку между прутьями и откручивает болт, запирающий калитку. Та с тихим скрипом отворяется. Алекс ступает на дорожку, выложенную красно-серой плиткой, пропускает вперёд Айю и вкручивает обратно болт.

— Это дом моего детства, — говорит, взглядом выискивая Лорда.

И словно наградой ему тишину нарушает тяжёлое дыхание и шаги, цокающие по двору.

— Здесь кто-то есть? — вдруг пугается Айя, в неосознанном порыве прильнув к нему и вцепившись в его руку.

— Не бойся, это друг, — улыбается Алекс, вдыхая аромат ее волос. Ее аромат, сладкий, пьянящий, давно ставший его персональной инъекцией от одиночества и сумасшествия.

— Друг? — изумляется Айя, глядя на него широко распахнутыми глазами.

И друг не заставляет себя ждать. Появляется из-за угла дома: огромный, поросший густой бело-коричневой шерстью, большеголовый с доброй мордой и взметающимися в такт бегу висячими треугольными ушами. Лорд, восьмилетний красавец породы московская сторожевая и единственный обитатель старого дома.

29

Конец апреля.

Завидев людей, пёс насторожился, оценивая, как себя повести. Айя заступила за спину Алекса. Маленькой её сильно напугала подобная собака. Димка тогда всё боялся, что дочка заикой останется, но обошлось. А страх так и не прошёл.

— Не бойся, родная. Лорд не тронет, — Алекс присел на корточки и широко раскинул руки. — Свои, дружище.

Лорд мотнул головой, словно убеждался, что Алекс не врёт, и энергично виляя хвостом, бросился на хозяина. Огромными лапищами обнял его за шею и едва не повалил на землю. Алекс насилу удержал равновесие и захохотал, когда Лорд принялся облизывать его.