Научи любить

Она замечает мои босые ноги и лишь недовольно качает головой, а я усаживаюсь за стол, полный самой разнообразной выпечки для «любимых девочек».

— Опять балуешь, Марьяна? – приходит мой черед качать головой.

Она молчит. И выглядит сегодня грустной.

— Что-то случилось? – тревога колет затылок.

Марьяна вздыхает. Суетливо вытирает край стола, на который ставит большую чашку чая. Весь мой завтрак. Иногда – блинчики с джемом. Пожалуй, эта вольность, моя босая привычка да штамп в паспорте — все, что осталось прежним. Все остальное давно изменилось. Да и я давно другая. Так уж сложилось.

— Марьяна! – с раздражением прикрикиваю, требуя ответа.

— Дочка у меня в больнице, – говорит так, будто в чем постыдном признается. И фартук теребит. Не знает, как просить об отпуске.

— Ну так поезжай, – прерываю ее заминку и отхлебываю чай, смотрю в окно. Там буйно цветет сирень, и яблони шелестят тонкими веточками. На душе становится так муторно, что впору волком выть.

— А как же вы тут…

Начинает Марьяна, но перебиваю ее.

— Да не помрем уж, не переживай, – улыбаюсь. — Девчонки сегодня укатят на две недели с Корфами. А я не маленькая, с голоду не помру.

— Снова будешь есть, что попало, – с укором говорит Марьяна. — Совсем себя измучила.

Я морщусь, но отделаться от Марьяниных нравоучений невозможно. И я не пытаюсь, но слушаю вполуха. Новых открытий она не сделает: я и без того все знаю о своей жизни. Мать-одиночка. Стерва. Снежная леди с циничным отношением к жизни. Меня все устраивает.

— Алиса, ты совсем меня не слушаешь, – вздыхает, а я лишь пожимаю плечами и допиваю свой чай.

— Марьяна, поезжай к дочери…

Но договорить не успеваю – на кухню влетают два маленьких смерча и тут же виснут на мне с обеих сторон, наперебой смеясь и желая доброго утра. И я заражаюсь их весельем, весело охая от тяжести мои любимых дочурок. Как же они выросли! Взрослые уже совсем.

— Ну что, красавицы, на сегодня морской бой окончен?

Они синхронно кивают.

— И кто победил?

— Дружба, – отвечают хором, ударив в ладоши.

— Вещи собрали? – спрашиваю, когда девочки рассаживаются за столом. Черные волосы заплетены в одинаковые косы. Смотрю с подозрением, как они единодушно кивают, молча уплетая завтрак. Слишком тихо. Слишком неправильно. Даже оделись сегодня совершенно одинаково: бирюзовые рубашка и джинсы. И это притом, что они с двух лет не выбирают одинаковых вещей и устраивают скандал, если надеть хоть что-то одного цвета или фасона одновременно на обеих. И никогда не молчат за столом – трещат без умолка, вечно споря у кого что вкуснее. Не говоря уже о том, что крайне редко уплетают кашу с таким аппетитом.

Нехорошее предчувствие холодит спину: не люблю сюрпризы и тайны. А эти две чернявки явно что-то затевают. Но я терпеливо дожидаюсь, пока они доедят овсянку с фруктами и допьют сок.

— И что это значит? – спрашиваю, едва они откладывают ложки и благодарят Марьяну.

В прошлый раз, когда они были вот такими: тише воды, ниже травы, – им вздумалось притащить в дом щенка. Черную овчарку они прятали под кроватью, носили в рюкзаках в школу и тайком кормили, тягая из погреба мясо и молоко. Их тайна была раскрыта на четвертый день, когда неугомонный щенок погрыз мои любимые туфли, которые я имела неосторожность бросить в гостиной. Проказницы были наказаны самым действенным методом: щенка отправили на постоянное проживание Регину. После этого они еще с месяц ходили за мной хвостиком, уговаривая вернуть щенка. Я отвечала молчаливым отказом. И если они надумают снова просить меня о собаке – я взвою.

— Я жду, – подгоняю девочек с ответом. Но те отмалчиваются, опустив головы. Перевожу взгляд на Марьяну.

— Может, кто-то мне объяснит, что происходит? Что за маскарад и невиданная покорность? Ну? В чем подвох?

— Никакого подвоха, – бормочет Маргарита, но тут же получает тычок в бок от сестры.

— Отлично! – хлопаю ладонями по столешнице и встаю. — Значит, каникулы отменяются. Все лето будете сидеть дома и мечтать о море.

— Алиса!

— Так нечестно!

Хором возмущаются Марьяна и Маргарита. А вот хитрюга Настя молчит. Маргарита смотрит на сестру, что-то шепчет, та хмурится, но спустя короткое время сдается. Мамочки, первый класс только закончили, а уже какие шпионские игры!

— Тетя Катя сказала, что она сегодня поедет в одно важное место, – нехотя выдает тайну Настя. — И что ты обязательно должна поехать с ней.

А для этого они должны задержать меня дома своей поразительной покорностью. Потому что я решу, что мои проказницы что-то удумали и не уеду на работу, не выяснив в чем дело.

— Тетя Катя, значит, – вздыхаю.

Молча, покидаю кухню, из сумочки у входной двери достаю мобильный телефон, набираю номер подруги.

— Привет, – отвечает подруга спустя несколько долгих гудков. — Я уже почти у тебя.

— Отлично, – только и отвечаю.

Катя не въезжает во двор, оставляет машину на улице. Я жду ее за воротами. На ней сегодня темно-зеленое платье до середины колена, босоножки в тон и минимум макияжа.

— На бал собралась, подруга? – встречаю ее вопрос непонятной злостью. Она смотрит с прищуром.

— И тебе привет, Алиса, – усмехается. — Раскололись все-таки? – чухает кончик носа. — И кто?

— А есть разница?

Пожимает плечами.

— Ну тогда выкладывай, куда ты должна меня свозить? В какое такое важное место?

— Я покажу. Поехали.

Смотрю на часы и понимаю, что сегодня моим сотрудникам чертовски повезло – «летучка» отменяется. И только странное предчувствие по-прежнему колет затылок. Оно оправдывается, когда подруга привозит меня на кладбище. Я недоуменно смотрю на молчаливую Катьку, лихорадочно перебирая в памяти все даты, о которых могла забыть. И ничего. Сегодня меня не должно быть здесь. Сегодня я здесь чужая. Я хочу спросить у Катьки, в чем дело. Но она уже хлопает дверцей, с заднего сидения забирает букет красных роз и идет в сторону ворот, не дожидаясь меня. Я ошалевшая и ничего не понимающая выбираюсь из машины и нагоняю подругу уже на мощеной дорожке. Я не спрашиваю ничего, терпеливо дожидаясь, куда мы дойдем. Мы проходим мимо небольшой часовни, мимо молчаливых мраморных памятников, мимо одиноких, потерянных душ. Сворачиваем к лесу, дальше и дальше. И уже на третьем повороте я понимаю, куда мы идем. Катька останавливается в нескольких метрах от кованой беседки, где похоронены маленькая девочка Лиза и ее мать, укрытые кронами белоствольных березок. И где гранитной глыбой виднеется третий памятник. Сердце пропускает удар.

— Ты должна пойти туда, – Катька всовывает мне в руки букет, – и отпустить его.

И подталкивает к беседке. Как во сне, я делаю несколько шагов и замираю. Издалека я вижу его фотографию на черном мраморе: я не видела ее прежде, на ней – он чужой, неживой, хоть и улыбается открыто. На ней кто угодно, но не мой муж. И там, под этим бесовым памятником нет моего мужа. Его там нет! Я резко разворачиваюсь к подруге, розы выпадают из рук.

— Ты похоронила его? – злость душит тугим ошейником, срывает голос.

— Я отпустила, – не соглашается Катерина. — И ты должна…

— Я никому ничего не должна, – отчеканиваю холодно. А злость стягивает кольца, воруя дыхание.

— Должна, – настаивает подруга. Подходит ближе, берет меня за руку, заглядывает в глаза. — Марку. Вашим девочкам. Себе. Должна отпустить его, слышишь? И жить дальше.

— Я живу, – осторожно вынимаю руку из ее пальцев. — И я не сдамся. Ни за что.

И ухожу, не обернувшись, ускоряя шаг. Подальше от этого места. Туда, где я снова смогу дышать. И слезы щиплют глаза, размывая очертания кладбища. И я задыхаюсь, рву ворот рубашки. Ткань хрустит, а в пальцах остаются черные пуговки. И ветер шумит листвой, заставляя дышать. И я жадно хватаю ртом воздух, давясь порывами и собственными слезами. Я не плакала уже пять лет. И сегодня не тот повод, чтобы начинать. Я долго брожу по кладбищу, теряясь в молчаливых надгробиях. Таких похожих, что не сразу понимаю – заблудилась. Останавливаюсь на тропинке, осматриваясь по сторонам. Ни единой живой души вокруг. И телефон как назло остался в Катькиной машине. И попытки сориентироваться, куда идти и откуда я шла – не помогают. Топографический кретинизм, мать его. Могу заблудиться в трех соснах, что, собственно, и произошло. Только вместо сосен – сплошь лиственные деревья. Паника подкрадывается легким покалыванием в пальцах.