Научи любить

Я помню, как Карина позвонила посреди ночи, взбудоражено говоря, что нашла Машку. Она трещала без умолку, а я не мог разобрать ни слова. Резко сел, улавливая самое главное: моя дочь нашлась.

— Где? — перебил тогда, не выдержав.

— В приюте Святой Марии.

Я не верил до последнего, что все оказалось так просто. Что мою дочь прятали там, где воспитывался я с Катей. Не верил, пока не увидел Машку собственными глазами.

— Если хочешь что-то надежно спрятать, — усмехается Карина, словно отвечая на мои мысли и воспоминания, — положи на самое видное место.

Не просто на видное место, а буквально под носом. А ведь я даже подумать не мог, что Машка может быть именно там. Я же бываю там дважды в месяц и последний раз был уже после исчезновения Кати. Она наверняка уже была там. И я наверняка ее там видел. Как так вышло, что я ничего не почувствовал? Не понял, не заподозрил? Что это, как не насмешка судьбы?

Маше сказали, что я хочу ее удочерить. Она не радовалась, отмалчивалась все время и смотрела исподлобья. А когда я договорился, чтобы забрать ее до оформления всех документов, заявила, что ее нельзя удочерять. Что она и не сирота вовсе. И мама у нее есть. И показала мне серебряный медальон на тонкой цепочке. Катин медальон с выгравированной золотом буквой «ять». Ей мама подарила, когда я вернул ее в отчий дом. А в медальоне Катина фотография.

— Моя мама обещала скоро приехать, — упрямится Машка. — И я буду ее ждать. И с тобой никуда не поеду.

Я держал в дрожащих пальцах медальон и чувствовал, как внутренности наливаются свинцом, и ярость растекается по венам раскаленной лавой. И я совершенно не понимал, что делать. Как переубедить Машу? И как понять, что она не играет? Что она действительно моя дочь? Впрочем, с последним все было просто – анализ ДНК развеял все сомнения. Но тогда на это нужно было время. А рисковать девочкой я не мог. Да и не верить Кате тоже не мог. Самым простым решением было просто привезти Машу к матери, но что-то останавливало меня. Поэтому я рассказал Маше нашу с Катей историю.

— Так ты тот самый Корф? — охнула она, дослушав меня чуть ли не с раскрытым ртом. Похоже, у меня карма такая, что незнакомые мальенькие девочки знают меня, еще и восхищаются, судя по интонации.

— Тот самый? — переспросил, уже ничему не удивляясь.

И Машка рассказала, как у нее однажды сильно разболелось ухо.

— Я тогда перекупалась в реке, — говорила Машка. — Мама меня выгоняла, но у меня была миссия: я искала русалок. Много ныряла и мне было весело. И мама сдалась.

— Еще бы, — фыркнул я.

Машка улыбнулась.

— Я и ее потом в воду затащила. Мы были настоящей командой: ныряли, потом грелись на солнышке, строили замок из песка и снова ныряли. И даже нашли на дне какой-то диковинный камень, пестрый и похожий на сердечко. Я его, правда, потеряла. Ревела, — Машка вздохнула. — Ну и донырялись мы, короче. Уже спать пора, а у меня в ухе – война целая, стреляют, аж жуть. И жарко невыносимо, и страшно, что мама в больницу повезет и там меня оставит. Но мама меня напоила горьким сиропом, — Машка скривилась, высунув язык. — И ухо закапала. Тогда хорошо стало, как будто море вместо войны. А потом мама всю ночь рассказывала смешные истории. О тебе. Как вы лазили через заборы воровать клубнику, а потом ты ей отдавал свою долю, и она жмурилась от удовольствия. И как мама с тобой хулиганила, отбирая велосипеды у домашних детей, и потом вы гоняли по дорогам. И как вам доставалось потом. И приходилось извиняться. Зато те домашние потом смотрели на вас с обожанием и давали покататься сами. Мама говорила, что так вы обрастали друзьями

— Все так и было, мышь, — соглашался я.

— Мне очень нравились мамины истории, — призналась Машка со вздохом, — но мама их так редко рассказывала. И я поняла: заболит ухо – будет история.

— Притворялась? — понял я.

— Ага. И мама верила, но недолго. Мне потом влетело. И в наказание мама меня отвела к жуткому доктору. Он у меня в ухе лазил, а у самого воняло изо рта. Гадость. Но, — она подняла вверх указательный палец, — зато потом мама мне каждый вечер о тебе рассказывала. Только она не говорила, что ты мой папа.

— Она просто и сама не знала, — а что еще было говорить?

— А ты точно мой папа? Самый настоящий? — и прищурилась, слегка наклонив голову набок.

— Самый-самый, — подтвердил я.

— Тогда ты должен научить меня кататься на велике, — загорелась она, воодушевленная старыми мамиными историями. — Научишь?

— Обязательно. Ну что, поехали?

Она согласилась.

Но гораздо труднее оказалось потом объяснить Машке, почему она не может увидеться с мамой прямо сейчас. Но она выслушала внимательно и почему-то поверила. И согласилась некоторое время пожить с Кариной.

— Не переживай, братишка, — легким прикосновением Карина выдергивает из воспоминаний. — С Машкой теперь все будет хорошо.

Киваю. Теперь я сделаю все возможное, чтобы ни Машка, ни Катя не страдали больше. Настрадались уже. Хватит. Теперь я всегда буду рядом с ними, даже если Кате это не нравится. Улыбаюсь, представляя ее реакцию, когда она обнаружила, что теперь носит мою фамилию. Хотел бы я видеть ее лицо в этот момент. Отхлебываю уже остывший кофе.

— Что ты собираешься делать дальше? — Карина смотрит внимательно.

И реальность напоминает о себе телефонным звонком.

— Объект на месте, — сообщает коротко Василий.

— Скоро буду, — отрезаю и отключаюсь. Прячу телефон в карман брюк.

— Дальше? — усмехаюсь, глядя в черное нутро кофе. — Дальше я собираюсь допить кофе и свернуть шею одной твари.

Карина больше ничего не говорит и не останавливает, когда я ухожу. Да она и не смогла бы меня удержать. Я должен поставить уже точку. И жить дальше.

Василий ждет у темной пятиэтажки в стареньком «Опеле».

— Давно приехала? — спрашиваю, когда он выбирается из салона. Закуривает.

— Часа полтора как. И тишина. Я все проверил.

— С кем-то встречалась?

— Как прилетела, сразу сюда поехала. Никому не звонила, никто не приходил, — выдыхает струю дыма. — Переоделась, съездила в салон.

— Что там? — напряжение холодком скользит по позвоночнику.

— Пустышка. Сделала прическу, маникюр. Обычные женские штучки.

— Звонки? Записки?

Василий отрицательно качает головой.

— В офисе была?

Снова отрицательный ответ. Странно. Зачем тогда прилетела следом, если ничего не предпринимает? Я предполагал, что ей сообщат о Маше. Не сообщили? Она должна быть как минимум в бешенстве, что потеряла меня. А она спокойно красоту наводит. И с Загорским не связывается. Боится? Хочет сама все разрулить? Но тогда почему отсиживается в квартире? Или же Василий намеренно водит меня за нос? Узнаем, когда Плаха отзвонится. Он тоже вел наблюдение за Алиной. Вот и сравним показания. Хотя я очень не хочу, чтобы Василий оказался сволочью.

— А в самолете как вела себя?

— Обычно. Ничего, что требует внимания. И в такси никаких звонков и волнения.

— И никакой связи с Загорским?

— Разве что мысленно, — Василий выбрасывает окурок, большим пальцем трет переносицу. — Мы и мастера пробили, что с ней в салоне работала. И остальных сотрудников. Даже клиентов. Ничего. Все это очень странно, скажу я тебе.

— Сам вижу. Не дурак, — хмурюсь. Не нравится мне эта тишина, звенящая, как перед решающим ударом. Набираю номер ее домашнего – лишний раз не мешает проверить, жива ли она вообще. А то станется с нее. Она отвечает хриплым «алло», а я отключаюсь. Жива пока.

— Такое ощущение, будто мы уже в ловушке. И все наши движения только плотнее схлопывают ее, — он передергивает плечами, снова закуривает.

— Василий, не нагнетай, — злюсь, хотя интуиция Василия еще никогда не подводила. В то время как моя собственная сейчас настороженно молчит. — Что предлагаешь?

— Не трогать ее сегодня. Подождать. Я понимаю, — пресекает он мою попытку возразить, — что тебе дорог каждый день. Понимаю, что ты спешишь отомстить. Но у нас все козыри в кармане. Пусть этот упырь сам проявится.