Леся и Рус

— Ты улыбаешься, — шепчет Рус. И я соглашаюсь. Да, я улыбаюсь, чтобы в очередной раз не разреветься, потому что он снова перевернул мою реальность.

— Я поеду с тобой, — говорю твердо и так же твердо смотрю в его сияющие глаза. Я готова к тому, что он откажет.

А он кивает мне за спину. Прослеживаю взгляд и вижу на бильце дивана новые джинсы и белую рубашку. И снова разбивает вдребезги все мои предрассудки.

— Я собирался тебя будить, — а от его улыбки внутри лопается ледяной панцирь, что сковывал сердце все годы без него. Оно нещадно лупит по ребрам, вызывая странную боль. Такую правильную сейчас. Такую нужную.

— А одежда? — спрашиваю тихо, боясь, что эти одежки носила какая-то его деваха.

— Айя привезла еще днем в больницу.

Айя...Моя лучшая подруга, которая потерялась после моей свадьбы. Я не знаю, почему так получилось. Наверное, я так и не смогла простить ей, что когда в наши жизни постучала старуха с косой, Айя просто исчезла. Она не пришла ко мне, к Игнату, Тимуру. Она выбрала ту, что всегда ее ненавидела — свою мачеху. И эта обида до сих пор торчит во мне глыбой льда.

Наспех одеваюсь под пристальным взглядом Руслана. Я ощущаю его каждой клеточкой подрагивающего тела, каждым вспыхнувшим ожогом, который он на мне оставляет. Но с рубашкой приходится туго: пальцы трясутся, как у запойного алкаша, а пуговки настолько маленькие, что от злости и обиды на глаза наворачиваются слезы. Закусываю губу, тихо ругаясь, как сильные пальцы перехватывают мои запястья.

— Давай я, — в его мягком голосе — море нежности, которую я не заслужила. Почему он так добр ко мне? К той, кого должен ненавидеть.

Руслан ловко продевает маленькие пуговки в петельки. Так быстро, что запросто мог стать чемпионом по самому скоростному застегиванию женских рубашек.

И делает это так красиво, что я залипаю на его руках. У него очень красивые руки. Такие сильные и нежные — я точно помню каждое их прикосновение, доводящее до исступления. В темной вязи татуировок. Тонкие и широкие мазки, оставленные черной краской на смуглой коже, сейчас словно ожили. Перетекают по напряженным мышцам. И я скольжу пальцами по ним, выискивая их пути по выпуклым венам, тугим, с бьющимся в них пульсом. Выше, к сгибу локтя, где его кожа такая горячая, что мне кажется, пальцы обожгу. Но я не убираю их, путешествуя дальше, каким-то женским чутьем понимая, что его повышенная температура от моих прикосновений. Он «горит» из-за меня. Для меня…

— Сашка… — хрипит мой упрямый Пепел, когда мои пальцы замирают у края закатанных рукавов рубашки. — Если ты сейчас не прекратишь, мы никуда не поедем. А я обещал.

Отрываю руки и пытаюсь спрятать их за спину, потому что зудят от нехватки прикосновений к его горячей коже. Но Руслан ловит их своими длинными пальцами, чуть шершавыми, но такими мягкими. И целует...каждый пальчик.

Каждое касание его губ — точечный разряд в самое сердце. Так колко, почти больно, но невероятно приятно. Удовольствие сплетается с болью в диком, почти нереальном коктейле, и я, как наркоманка, тянусь к нему, когда он обнимает моими ладонями свое лицо. Трется о них своими колючками, отросшими за эту непростую ночь. Влипаю в его мощное тело, вдыхаю его запах, чтобы спустя мгновение снова поймать его сияющий взгляд и прошептать:

— Мне кажется, я умру, если ты меня отпустишь.

— Никогда, — твердое в ответ.

И он не отпускает, сплетая наши пальцы, даже когда уверенно ведет машину. Мы молчим, но, странно, нам совершенно не нужны разговоры. И мне впервые так комфортна тишина. И нет, не потому, что нам не о чем говорить. Думаю, за тринадцать лет у нас найдется немало тем для споров и неспешных бесед. Я просто наслаждаюсь тем, что он рядом. И мне впервые за последние годы не хочется ни о чем думать, ничего планировать. Мне не нужно быть сильной. Я могу быть просто женщиной рядом со своим мужчиной.

Тихо улыбаюсь, ловя себя на этих странных мыслях, которые я гнала прочь от себя тринадцать лет, убеждая свое глупое сердце в чем-то эфемерном. А оно упрямо не хотело мне верить, стуча в полную силу лишь в те короткие мгновение, когда на дверях своей квартиры я находила крафтовый конверт с новой открыткой. Конверт с жизнью, придуманной специально для меня.

Когда мы подъезжаем к дому брата, нас ждут. В беседке у дома слышен детский смех и тихие голоса взрослых. На дворе глухая ночь, темная, какая бывает незадолго до рассвета, а тут — веселье. Притормаживаю у машины, когда Руслан все-таки вытягивает меня из салона.

Ноги словно прирастают к земле, когда из беседки появляется хрупкая девчушка. высокая, закутанная в плед и...нереально счастливая, несмотря на все, что ей пришлось пережить. А еще Руслан прав — она моя точная копия. И сердце хуком врезается в ребра, когда она улыбается такой папиной улыбкой. Когда громко и звонко заявляет:

— Папа приехал!

А потом со всего маху падает куда-то глубоко, потому что я вижу улыбку Руслана. Вижу его счастливые глаза. Чувствую его радость, живую, плещущуюся в нем через край, и ладонь, сжимающую мою. Она и удерживает меня в реальности, не дает упасть.

А я смотрю, как Богдана осторожно подходит к нам, смотрит сначала на наши сцепленные руки, потом на Руслана, всем своим видом требуя ответа. И сейчас так похожа на своего отца, что прикусываю губы, пряча улыбку.

— Это Саша, — не задерживается с ответом Руслан. — Она…

Но Богдана не дает ему закончить, снимает с шеи подвеску в форме домика. Плед падает к ее ногам и я вижу на ней пижаму с рыжим Твитти на кофте. Все-таки улыбаюсь, вспомнив, что носила такую же пижаму, наивно веря, что она спасет мое тело от поползновений Руслана. Ага, как же. Не знаю, как ему удавалось, но каждое утро я просыпалась абсолютно голая, прижатая к его горячему боку. А уж потом...

Смахиваю воспоминания, жаром окатившие щеки.

Богдана же раскрывает домик и вынимает из нее маленькую фотографию. Двор брата хорошо освещен и когда Богдана разворачивает снимок, внимательно смотрит, я вижу там нас...меня и Руслана, хоть я немного обрезана. Но Богдану это нисколько не смущает. Почему-то мне кажется, она уже давно засмотрела этот снимок до дыр.

Поэтому она почти не смотрит на него, когда протягивает его  отцу и:

— Она на-ша, — по слогам, чуть запинаясь, подводит черту наше рыжее чудо.

И, раскинув руки, обнимает нас под изумленным взглядом Руслана и под тихие аплодисменты семьи Костроминых во главе с жутко довольным братом.

А я утыкаюсь носом в рыжую макушку и тихо вдыхаю сладкий аромат своего счастья.

Через двадцать минут Богдана спит, руками и ногами обняв Руслана, просто распласталась на нем. Руслан перебирает пальцами ее тугие кудри, тихо напевает колыбельную. У него волшебный голос, низкий, бархатистый и ласковый, как шелест волн. Я стою в дверях, боясь пошевелиться. Сердце стучит, как припадочное, потому что никогда...никогда раньше я не видела Руслана таким. Он словно поймал солнце. Сам стал солнцем и так легко поддаться искушению, купаться в его тепле, но...я там лишняя.

Медленно, на носочках, пячусь назад. Лишняя. Нет, я все понимаю. И, наверное, реакция Богданы на меня — это нечто из ряда вон. Она вот так легко меня приняла? В голове до сих пор ее звонкий голосок: «Она наша». Ее улыбка и запах...сладкий, как мед. Только...почему так больно? Так, что сердце вот-вот лопнет в груди. Взорвется, разворотив все внутренности к чертовой матери. Видела такое на практике в Меде, когда сходила с ума…

Закусываю ладонь и сползаю по стеночке, загоняя поглубже вновь рвущиеся наружу слезы.

— Леся? — голос подруги бьет по вискам хуже боли, что рвет грудь. Поднимаю голову. Айя стоит рядом, взъерошенная, встревоженная и такая...счастливая. Странно, учитывая ее беспокойство в синих глазах. Но...это счастье...она пропитана им. Оно в ней вместо крови течет по артериям, разгоняет до запредельных цифр ее материнское сердце.

А мое? Что с моим сердцем? Почему оно так болит?

— Айя, — улыбаюсь дрожащими губами и чувствую, как слезы все-таки катятся по щекам.