Тамбовский волк

— А его семьи?

— Похитителям был нужен сам Принц. А похищение его семьи — это лишь психологический фактор давления, чтобы Павел Семенович оказался посговорчивее, когда ему предъявят ультиматум хозяева террористов.

— Когда появятся парламентарии…

— Нужно дать им возможность установить контакт с Принцем, а затем, отслеживая всю цепочку, выйти на резидента. Вполне возможно, что в операции придется задействовать и наших агентов из Интерпола…

Всем стало понятно, о каком предположении говорил Генерал в начале оперативки.

Русская мафия набирала силу за границей, но и международная мафия уже активно внедрялась в российскую инфраструктуру.

Бывший разведчик Крафт знал об этом из достоверных источников. Он не стал говорить своим заместителям о том, что конечной целью «охотников», скорее всего, является устранение его самого. А эпизод с Принцем — это лишь прелюдия к готовящейся большой операции.

В этой операции Принцу отводилась роль наживки. Это не смущало Павла. Работа есть работа. Его беспокоило другое… Крафт явно чего-то не договаривал. Намек на мафию совершенно не удовлетворил Принца. "Неужели, — глядя на Генерала, думал Павел, — после всего случившегося, Крафт перестал мне доверять?"

Генеральный избегал встречи взглядом со смотрящим на него в упор Принцем. И это обстоятельство еще сильнее обеспокоило Павла. Неприятно, когда тебе не доверяют.

— Вы сейчас разойдетесь по кабинетам… У меня к вам пожелание максимально загрузите сотрудников «Центра» работой, чтобы у них не оставалось времени на кулуарную трепотню. О любых, даже незначительных подозрениях, сразу докладывать мне. Все свободны.

Принц надеялся, что Генерал все-таки оставит его для личной беседы. Но этого не произошло, и Калужный с тяжелым сердцем первым вышел из кабинета.

Принц пошел не к себе, а к Весте, чтобы выговориться, отвести душу. Веста встретила Павла странным взглядом. В нем была ласка, какая-то нежная томность, загадочность.

Поинц в недоумении даже остановился в дверях…

— Проходи… Садись…

Даже голос у Весты изменился, стал грудным, источающим чувство приятной расслабленности. Павел сел, изумленно глядя на свою изменившуюся жену…

— Еще на яхте у меня возникло одно предположение… Пока ты был у Генерала, я сходила на УЗИ…

— Ты беременна?!

— У нас будет дочка! Ты не рад?..

Принц ничего не ответил, а только привлек жену к себе и обнял. И у Павла на яхте тоже были мысли о детях. Глядя на Олежкины страдания, Принц думал тогда о том, что, избирая профессию, надо думать о последствиях для своих близких. Принц тогда невольно вспомнил о том, что у Крафта, Френда, даже у Краба нет ни жены, ни детей. Наверное, это противоестественно — быть одиноким волком. Но подвергать свою семью постоянной угрозе истребления — это тоже ненормально. Еще не прошло и двух месяцев, а усыновленный Олежка уже побывал в двух переделках. В первой разборке его спас Торс. Вторая еще только началась, Крафт прав. И неизвестно, чем она закончится!

— Что с тобой?.. О чем ты думаешь?..

— О нас…

— Ты расстроился, что родится девочка?

— Нет…

— Тогда что же?..

— Я не смог вас защитить. И даже не знаю, как это сделать.

— Не переживай. Будет так, как должно быть. Если президентов отстреливают, как куропаток, а у них — броневики, то о нас и говорить нечего.

— А тебе не кажется странным… В тебе зародилась новая жизнь, а мы сидим и говорим о смерти?

— Не кажется. Мы должны думать и об этом. Чтобы это не стало потом для нас неожиданностью.

— Ты успокаиваешь меня…

— Нет. Говорю так, как есть. Зная о плохом, надо радоваться всему хорошему, что существует вокруг нас и в нас самих. Тебя расстроил разговор с Генералом?

— Да.

— Чем?

— Неопределенностью. Терпеть не могу неизвестности. Из разговора выяснилось, что мы, находясь почти в центре Москвы, продолжаем оставаться заложниками! Да разве только мы?! В детстве я Москву воспринимал как сказочное королевство, в котором все есть! И действительно все было: живые искренние глаза, отзывчивые сердца. В юности доброе сказочное столичное царство превратилось в королевство кривых зеркал. Мутная волна торгашества захлестнула город. Повылазили какие-то гоголевские персонажи со свиными рылами и маленькими поросячьими глазками. Спортсменов, как крестьян во времена крепостного права, стали продавать и покупать. Чемпион Европы по спортивной гимнастике возит мясные туши в железнодорожных рефрижераторах. Чемпион мира по боксу — вышибала в ресторане!

— В детстве и юности ты жил в Москве?!

— С чего ты взяла?

— Ты так вдохновенно говоришь о Москве. Так говорят только москвичи.

— Но так говорят еще и те, кто не хочет видеть столицу своей родины превращенной в… зверинец! Теперь Москва напоминает мне большой каменный вольер, в котором царит закон джунглей. Зарешеченная Москва — что может быть страшнее?! У меня не выходит из головы Олежкин сон… Пророческий сон! Ладно, об Августине Блаженном он мог услышать от бабушки. Но он ведь в нас, в тебе и во мне, видит людей будущего и прошлого одновременно! Его душа стремится к гармоничному миру, который, как сказано в Библии, уже был на земле. Люди далекого прошлого, не строя вольеров, мирно сосуществовали бок о бок с животными, не пожирая друг друга. И он уверен, что мы, я и ты, способны вернуть эту гармонию и разрушить все барьеры, разделившие животный мир на хищников и их жертв. Вспомни, я в его библейском сне запросто захожу в слоновник, ты общаешься с пантерой! А что мы на самом деле из себя представляем?

— Что?

— Не знаю… Но иногда мне кажется, что самые крепкие решетки воздвигаются в душах самих людей. И избавиться от этих решеток труднее всего.

— В пьесе Горького «Мещане» Нил говорил: "…Когда человеку на одном боку лежать неудобно, он переворачивается на другой. А когда ему жить неудобно, он только стонет да жалуется. А ты сделай усилие — перевернись! "

— Ты, наверное, не поняла, о чем я говорю.

— Поняла. Но я не хочу отдавать тебя тем гнилым московским философам, которые превращают страну в помойную яму! И Олежкин сон тут совершенно ни при чем. Он видит в нас не библейских пророков, а нормальных живых людей, способных бороться и борющихся с обстоятельствами. И, честно скажу, мне бы не хотелось, чтобы он видел тебя таким, какой ты сейчас…

— А тебе не приходит в голову, что у меня могут быть веские причины быть таким?

— Причины могут быть вескими. Но если ты, наша опора, наша стена, наша крепость, станешь рыхлым и слабым, то что же будет с нами, а?..

Последние слова Веста проговорила с такой грустью в голосе, что у Павла тревожно сжалось сердце.

— Прости меня, Веста. Хотелось выговориться, а получилось, что пришел, поплакался в жилетку и превратился в какой-то кисель, в размазню! Помиримся?..

— Да…

Лицо Весты просияло, засветилось радостью и нежностью. Закрыв изнутри дверь кабинета, Павел и Веста соорудили на полу импровизированное ложе и отдались чувству блаженства, испытываемого ими всегда в минуты интимной близости. Это желанное примирение было особенно сладостным после первой в их совместной супружеской жизни размолвки…

Павлу очень не хотелось уходить от Весты. Но сиротливо лежащие- на полках сейфов личные дела сотрудников требовали к себе внимания. И Принц пошел в свой кабинет.

Открыв дверь, Принц не сразу понял, куда попал. Мебель была отодвинута, ящики письменного стола лежали на груде сваленных в кучу папок с личными делами. Будто кто-то собирался разжечь костер, но ему или помешали, или просто не хватило времени. Дверцы сейфов были распахнуты настежь. Был открыт даже тот сейф, от которого у Принца еще не было ключа.

Павел не стал заходить внутрь помещения, а позвонил Крафту из соседнего кабинета, а Генерал сам оповестил технические службы, чье присутствие было необходимо при подобных ЧП.

Последним покинули кабинет Принца криминалисты. И только тогда генеральный директор перешагнул порог.