Страница 20 из 64
Е) Вы единственный, кто может объединить вокруг себя многих.
Ж) Ваш отказ повлек бы за собой все ужасы министерской чехарды жадных до власти, но ни на что творческое не способных людей"[133].
Ответ Анучина Унгерну был полон достоинства: "Оставаясь при мысли, что применением насилия можно породить только новое насилие, что штыком и пулеметом можно только разрушать, но не создавать, я, естественно, не могу разделять надежд на вооруженное восстание, хотя бы и успешное.
По существу переданного Вами предложения я считаю долгом дать категорический ответ и сообщить, что абсолютно не пригоден на предлагаемую роль и отказываюсь от нее -- по той причине, что я совершенно отошел от политической деятельности с намерением никогда к ней не возвращаться"[134].
Томская губернская ЧК немедленно провела оперативную работу по сбору сведений об Анучине. Оказалось, что Анучин -- "человек способный, обладает большими познаниями, но склонен к прожектерству и с большим неудовольствием относится к тому, что ему пришлось сойти с политической и общественной арены... Анучин склонен ко всяким неожиданным поступкам. В настоящее время он творит новую религию -- "твори радость""[135].
По распоряжению Дзержинского копии писем Анучина и барона Унгерна "для сведения" были направлены всем членам ЦК ВКП(б), в том числе Ленину, на "хорошее" знакомство с которым Анучин ссылался при встрече в ЧК[136].
К сожалению, нам не удалось обнаружить продолжения "дела" о "президентстве" Анучина в "Республике Сибирь". Но одним из его последствий стала постановка его героя "на учет" в Томской губернской Ч К. Было ли действительно обращение барона Унгерна к Анучину? Ответить на этот вопрос сложно, т.к. подлинника его письма обнаружить не удалось, хотя он, как можно понять, существовал. Если было такое обращение, то фактический "самодонос" Анучина мог стать его реакцией на возможную провокацию со стороны ЧК, которая, как показывают документы, отсутствовала. С другой стороны, мы вправе предположить, что это мог быть один из тех "неожиданных поступков", о которых сообщалось в письме Томской губернской ЧК. Во всяком случае, в военно-политической обстановке 1921 г. предложение барона Унгерна выглядит довольно странно, особенно если учесть, что в его основе -- не суть будущей государственной деятельности Анучина, а его собственная характеристика, которая могла быть "автохарактеристикой", призванной привлечь к себе внимание.
Сохранились автобиографические воспоминания Анучина за этот и еще один, более поздний, периоды жизни. Если верить им, в марте 1922 г. произошло его "единственное, но очень тяжелое по последствиям столкновение с Советской властью". Человек, по его собственному свидетельству, сидевший при царской власти 17 раз в тюрьме и 7 раз отбывавший ссылку, на одной из партийных конференций обвинил начальника секретной части Томской губернской ЧК в распродаже белогвардейцам нескольких вагонов военного снаряжения. Якобы после этого последовал немедленный арест. "Или меня вызывали к следователю только для того, чтобы ложно сообщить, что моя жена уже вышла замуж. Или под вечер ко мне являлся кто-нибудь из Чека и сообщал, что, согласно приговора, утвержденного Москвой, я сегодня буду расстрелян". "Меня несколько раз били, -- свидетельствовал Анучин. -- Мне рукоятью нагана вышибли шесть зубов. В декабре при сорокоградусном морозе вынули на всю ночь раму из камеры..."[137]
В 1923 г. Анучин был выслан на 3 года в Казань, где, однако, занял должность профессора Казанского университета. Здесь, по его собственным словам, сотрудниками ВЧК у него были изъяты подлинники 16 писем Ленина за 1903--1913 гг.
Спасаясь от постоянных угроз ареста и ссылки то в Архангельскую, то в Тверскую губернии, находя поддержку то у Ф.Э.Дзержинского, то у П.А.Красикова, Анучин в конце концов в 1928 г. обосновался в Самарканде.
Именно здесь, приблизительно в 1933 г., и произошла обывательская история с ЖСК "Научный работник". Анучин начал "разоблачать воров" в кооперативе, результатом чего стал судебный процесс, едва не приведший к его осуждению. Можно понять состояние нашего героя, когда председатель кооператива, некий Гуревич, объявил, что Анучин -- беглый поп, ограбивший подлинного профессора Анучина и живущий по документам последнего[138].
На фоне кооперативного скандала и началась история с письмами Горького. Анучин в письме к В.Д.Бонч-Бруевичу описывает ее следующим образом. Уже якобы после того как он подготовил их публикацию и отослал ее в "Литературное наследство", по Самарканду поползли слухи "о письмах Горького, в которых он якобы поносит Ленина (!)". "Я ничего не понимал, -- пишет Анучин, -- так как ни о письмах, ни о работе для "Литературного наследства" никому не сообщал. Впоследствии выяснилось, что слухи пустил некий Гуревич... Меня полуофициально спросили: имею ли я письма Горького? Я ответил утвердительно. После этого выступил все тот же Гуревич и публично обвинил меня в самозванстве, упирая на то, что у Горького была переписка с В.А.Анучиным, а не со мною (В.И.)...
Затем ко мне нагрянула комиссия Советского] контроля, проверила все мои документы и дипломы, тщательно ознакомилась с моей библиотекой и, наконец, потребовала предъявить письма Горького.
Они лежали на столе. Один читал вслух копии, другой следил по оригиналам, третий делал заметки в блокноте. Кончили. Дальше такой разговор:
-- Зачем у Вас сделаны копии?
-- Для печати.
-- Неужели Вы не понимаете, что этих писем нельзя опубликовывать?
-- Почему?
-- Высказывания Горького против смертной казни, о буржуазной философии, об областниках и т.д. неправильны. Он давно отказался от таких троцкистских идеек. Хранить (а не только оглашать) такие письма -- деяние антисоветское; Вы должны были давно их уничтожить.
Забрали экземпляр копии и, еще раз пристращав, уехали...
Через 2--3 дня ко мне явился человек в форме и с билетом НКВД. Потребовал письма Горького, долго читал... и наконец заявил, что он письма конфискует. Я отказался отдать их, требуя ордера на конфискацию.
-- А, так?! Хорошо! Мы возьмем их через два часа, да кстати и Вас прихватим! Давно в подвале не сидели?"[139] Расстроенный, Анучин уничтожил горьковские письма; случайно остались лишь два из них в оригинале: они "были на столе у жены для выписок"[140].
Сохранились письма-запросы Бонч-Бруевича в НКВД, прокуратуру и Самаркандский горком ВКП(б). В них содержались высокие характеристики революционных и научных заслуг Анучина и очень жесткие требования принять меры к охране покоя своего подзащитного[141]. Ответ начальника самаркандского сектора НКВД Бонч-Бруевичу сводил положение Анучина к его "неполадкам с жилищным кооперативом. Встретившись с Анучиным, он выяснил, что "никакого гонения со стороны местных властей по отношению к Анучину не имело места"[142]. Зато иного мнения придерживалась комиссия партийного контроля, констатировавшая в своем ответе Бонч-Бруевичу: "Сведения, изложенные в Вашем письме, в основном подтвердились"[143].
Почти одновременно с этим Анучин дважды (в марте и апреле 1935 г.) обращался за помощью и к Горькому. Ответные письма Горького нам неизвестны.
Но и враги Анучина не дремали. 24 июня 1936 г. правление жилищного кооператива "Научный работник" также обратилось к Горькому с просьбой "возобновить в памяти Вашей переписку в 1907--1912 гг. с Анучиным Василием Ивановичем, если эта переписка действительно имела место"[144]. По словам авторов письма, Анучин "предъявил в редакцию "Правды Востока" (местное отделение) Ваши письма к нему, написанные еще в 1907 или 1912 году, в коих Вы, Алексей Максимович, сообщаете ему якобы о том, что Владимир Ильич Ленин прочитал произведения Анучина и восхищен ими, а также выражает желание лично повидать Анучина и т.д." У сослуживцев Анучина его переписка с Горьким вызвала сомнения, поскольку, как сказано в их обращении к Горькому, тот не только своим коллегам, но даже на суде и в прокуратуре не смог показать оригиналов писем, объясняя это тем, что "в минуту горя он уничтожил письма к нему М.Горького", успев, правда, снять с них копии.