Тайны темной осени

— Всё это прекрасно, но вы опоздали сегодня на двадцать две минуты! — сварливо заявил Берия. — Потрудитесь заглянуть в договор: рабочий день начинается в девять-ноль-ноль, а не в девять-двадцать-две.

— Это так, — держала позиции Алиса, наученная Ольгой, — но в договоре написано, что рабочий день заканчивается в восемндацать-ноль-ноль, а я ушла в двадцать один сорок.

— Меня не волнует, во сколько вы ушли, Римма Анатольевна, — выставив губу, бросил он. — Это ваши обязанности, и вы должны их выполнять!

— Я, — ответила я, — свои обязанности выполняю, просто вы уволили Сергея, и я теперь делаю и его работу тоже. Платите мне за переработку тогда, в трудовом договоре этот пункт есть.

— Хочешь… — наткнулся блёклыми своими глазёнками на взгляд удава, — эх, и хороша же моя внутренняя Алиса, прелесть просто, — Хотите добрый совет, Римма Анатольевна?

Где-то внутри замигал тревожным алым светом датчик неприятностей. Довыпендривалась, Римус? Сейчас он скажет. Что бы он ни сказал, он сделает это сейчас.

— Если хотите жить и работать спокойно, не опережайте своё начальство — а начальство это я! — в развитии. Вам понятно?

Я двинула головой, жест расценить можно было как угодно: и как согласие, и как протест. Лаврентий наш свет Павлович предпочёл первое. Встал и с гордо поднятой головой вышел из моего кабинета. Скатертью дорога, давно пора!

После работы я снова пошла пешком, но тумана на этот раз не было, не было и лодки, Васильевский снова звенел чьим-то весельем, — не то туристы, не то снова свадьба, хотя два в одном тоже могло быть: и туристы и свадьбы сразу. Вот же им хорошо как живётся! Даже осень не помеха…

Асфальт ещё помнил сырость дневного моросящего дождика. Но тучи разошлись рваными рыжими клоками, и на западе, возле башни Лахта-Центра, догорала багровая заря, в которой тонул и никак не мог утонуть старый, побуревший от злости месяц.

— Римус, тётя Алла звонила тебе? — голос Ольги странно напряжён, хоть она и прячет свои эмоции, а всё равно чувствую: растерянность, тревогу, даже страх.

— Не только звонила, но и приезжала!

— Когда?

— Да дней… дней пять тому назад. На прошлой неделе, в среду. Да, в среду. А что?

— Зачем приезжала?

— Как всегда — Сенечку своего сватала, — от нахлынувшего гнева праведного на руле дёргаются руки, машину качает влево, сзади злобно сигналят, матерное слово колом встаёт поперёк глотки. — Отправила их обоих обратно, на такси во Всеволожск…

— Ты за рулём?

— Да. Оля, что случилось?

— Приезжай ко мне. Разворачивайся, и приезжай.

— Настолько срочно?

— Да.

— Ладно…

— Жду.

Эх, а почти до Малоохтинского моста доехала…

Первое, что вижу, прямо от порога Ольгиной квартиры — громадный чемоданище ака баул дорожный пластиковый. О-очень знакомый мне баул. Учесть время — почти одиннадцать вечера, — тётя Алла в своём репертуаре. Припереться в ночь и давить на жалость: ты же не выгонишь старую больную женщину в темноту навстречу холоду и боли? Тем более, как раз начал накрапывать дождик, из мелко-моросящего грозящий перейти в нечто покрупнее и неприятнее.

Оля дала мне тапки:

— Пойдём на кухню, кофе стынет…

— А…. где…

— В комнате. Спит…

— Одна? — не поверила я. — А Сенечка ненаглядный где же?

Мне не понравился Ольгин взгляд. В пол, и какой-то потерянный.

— Пойдём на кухню, — повторила она. — Расскажу…

На кухне ждал заваренный кофейник и рогалики с вишней из пекарни-в-дома-напротив, и Ольга села наискосок, долго держала в руках горячую пузатую кружку. Она любила эти дутые вёдра, куда свободно мог вместиться при желании целый литр, а кофе всегда разбавляла сливками до такого состояния, что от кофе там оставалось лишь одно название.

Я же поступала ровно наоборот. Никаких сливок, маленькая, она же кофейная, кружечка, только кофе, концентрированный, чёрный, даже без сахара…

— Оля, — сразу сказала я, — не связывайся с тётей Аллой. Ты не до конца понимаешь просто весь градус её неадеквата! Они же явились ко мне тогда в полночь, и сразу сходу взялись моей квартирой распоряжаться! Продать, купить в Мурино, к свадьбе пора открыточки подписывать, всех звать… стол продумывать. Это клиника! Это — ку-ку, Кащенка! Пусть валит обратно в свой Всеволожск! У неё дом там. Два дома.

— Дом сгорел, Римус, — тихо сказала Оля.

Я поперхнулась кофе, побежали по подбородку и руке горячие капли.

— К-как сгорел?

— Участок сгорел. Полностью. Ей теперь… негде… а у меня есть комнаты… Пойми, Римус, не могу я её бросить. Ты-то мелкая была, не помнишь ничего. А она же с нами… нас… пока мама наша по командировкам моталась… Я у неё на коленях сидела, сказки слушала…

— И что теперь? — спросила я.

Оля пожала плечами.

— У неё Сенечка есть! — выпалила я. — Пусть думает, что дальше делать! Нет, мы не бросим… и я тоже… но в одной квартире с нею… Оля!

— Сеня погиб, — тихо сказала Оля.

— К-как…

Я замолчала. Погиб. Вот этот полный мужчина, маменькин сынок, тюфяк, как мы только его ни обзывали… пять дней назад я его лично видела… живым… и теперь его нет?

Зависла. Как всегда со мной и бывает в такие моменты. В разум не вмещается, сижу и туплю, туплю и сижу.

— Похоже на поджог, — говорила между тем Ольга. — Вот только ума не приложу, кому бы понадобилось… Разве что сами как-то сглупили. Нет больше домов, где наше с тобой детство прошло. Нет и Арсения. Вот как-то так…

— Да, — сказала я, наконец. — Хорошо, что ты велела мне к тебе ехать. За рулём, я бы…

— В общем, тётьАлла у меня пока побудет, но… понимаешь, Римус, на той неделе надо мне к маме ехать, у мамы там… не всё ладно… помощь моя нужна, как адвоката… ну, долго рассказывать. Решим вопрос, тогда я тебе в красках опишу. Вкратце, соседа Гаврюшу помнишь?

Я качнула головой. Не очень-то помнила, да и то, когда я в Хосте в последний раз была-то? Года два тому назад.

— Та ещё гнида, но он подставился, вышел из правового поля… и, в общем… Дело в кармане. У нас.

— Алексей здесь останется, присмотрит, но ты… если ещё и ты проведывать будешь… мне будет спокойнее.

Оля редко меня о чём-то просит. Очень редко. Её девиз по жизни: «я сама!». И — никому не показать, насколько нелегко и непросто. Сильная женщина, с презрением отметает все слабости, даже те, в которых и не грех бы попросить поддержки. Но вот сейчас она просила. Вопреки всем своим принципам. Разве я могла ответить: «Нет»?

Я не любила тётю Аллу. Откровенно говоря, где-то даже её ненавидела. Но судьбы погорельца не желала даже ей. А уж чтобы с Сеней такое… и ведь единственный сын её, свет в окне, смысл всей её жизни…

У самой у меня детей не было и вряд ли в ближайшую пятилетку будут. Но я видела, как материнский инстинкт проявляется у подруг, рожавших на третьем-четвёртом курсе в перерывах между сессиями. Когда ребёнок желанный, когда он единственный, когда первый… Им всё уже было побоку — и прежние весёлые компании, и даже учёба, хотя те, кто был поумнее, старались учёбу совсем уже не забрасывать: ребёнок вырастет, знания и профессия останутся. И, конечно, так называемые яжматери у всех были на слуху. Не всегда чувства к ребёнку перерастают в патологию, но иногда всё-таки перерастают. Как у тёти Аллы.

— Оля, — решительно сказала я, — поезжай к маме. Мы тут… как-нибудь уже. Справимся.

Конец ознакомительного фрагмента.