Мой босс - Оборотень

Краем сознания улавливаю, как Ритка пытается кинуться ко мне, но Рик перехватывает ее.

Сам приседает надо мной, ловит запястье, отсчитывая пульс.

— Дыши, Лука. Просто дыши.

Я дышу. Но боль отравой вливается в глотку. Сжигает внутренности. Обращает в пепел.

И зверь внутри рвется с привязи. Разламывает грудину.

— Нет, Лука! — рычит Рик, фокусируя внимание на своем голосе. — Обернешься, обратного пути не будет. Нельзя.

Смотрю в светлые глаза Рика, цепляюсь за них, как за якорь. И мне почти удается усмирить зверя.

Почти. Потому что спустя удар сердца я слышу ее.

Песню. Она завораживает. Манит за собой. Увлекает в другой мир.

Стирает человеческий облик.

— Проклятье! — слышу вдалеке встревоженный голос, но смахиваю его как назойливую мушку.

Песня сейчас главнее. Ее музыка чарует. Ее голос ведет за собой, как путеводная нить. Золотисто-синяя, как расписанные солнцем небеса. Дорожка, выстланная подснежниками. Дурманящими жизнью.

И я иду на зов.

Зов?

Замираю, прислушиваясь. Горячий ветер кружит вальс из лепестков подснежников и пушинок снега. И хочется рвануть в эту круговерть. закружиться в вальсе, счастливо скалясь.

Обнять ту, что зовет.

Я слышу ее голос в дыхании зимы, что сливается с весной и разбивается о жару лета.

В гуле горных родников, что пробиваются от сердца земли.

В свисте лавины, срывающейся с острых вершин.

В раскатах грома, раскалывающих надвое черное небо.

В шорохе листьев и перестуке дождевых капель.

Нежный и прозрачный, но отчаянно сильный, он неуловимо вплетается в канву жизни.

И я слышу, как он звенит в биении сердца моего брата и в собственном, срывающемся на хрип дыхании.

— Ради, возвращайся, — зовет Лео, гладя поющую кошку, что разлеглась посреди палаты, только чудом ничего не сломав.

— Живой, — выдыхаю, усмиряя зверя.

Падаю на колени рядом с женщиной, что снова никого не послушала.

— Возвращайся, Ради, — повторяет Лео, как мантру.

Золотые нити обвивают запястье, устремляясь к локтю и дальше, выше, пуская побеги на мощную шею с рвущейся шальным пульсом артерией. И золото расцветает черными подснежниками.

Перевожу взгляд на свои руки. По коже медленно расползаются плети лозы, выпуская один за одним черные бутоны.

Что ж, теперь мы навеки связаны жизнью и смертью.

Пусть так.

Осталось вернуть назад свою строптивую малышку.

Глава 22.

Ради. Неделя седьмая.

Боль ползет по венам, вспыхивая огнем, прожигая насквозь. Живот превращается в камень и как будто становится больше.

Я даже перестаю дышать, потому что вместо легких — раскаленная лава. Кажется, еще немного и я превращусь в дракона, что изрыгает огонь вместо нормального дыхания.

Я вся словно пламя. И узор на коже вспыхивает золотом. А на животе расцветает огненный цветок.

И я чувствую…силу. Она ластится ко мне. Ее рокот не пугает. Ее пламя больше не причиняет боли. Я позволяю рыжей лаве затопить себя с головой. От нее исходит такой жар, что я просто заменяю ним кислород. Я дышу огнем. Живу огнем.

Сила щекочет пальцы. Искрит на губах и я чувствую во рту вкус огня.

Горький, точно полынь.

Пряный.

И немного терпкий, точно вино.

Живой.

А следом во мне вспыхивает ослепительная радуга: родники, цветы, деревья, — все отзывалось на Силу, что перекатывалась золотом по витиеватым нитям нового узора.

Сама земля откликалась на боль, что больше не страшила.

Подстегивала.

Говорила со мной шелестом ветра, вплетающимся в волосы. Звоном родников, что совсем близко.

Стоит только руку протянуть. И на ладони скручивается воронкой живая вода.

И в ней отражается рыжее — рыжее пламя.

Перевожу взгляд на свои ладони. На одной играет радугой юркий родничок, звенит и хохочет, не способный причинить вреда. Но стоит только поманить, как он наливается силой, рычит и гудит, точно лавина.

И я улыбаюсь, позабыв об опасности и боли, что все еще блуждает по закаменевшему телу.

Поднимаю вверх другую ладонь, и между пальцев скользит огненная змейка. Ласковая.

Она плетет по ладони новый узор. Золотые нити с черными бутонами подснежников.

Вписывает его в каждую молекулу, в каждый вдох и в биение сердца.

Трех сердец. Теперь я слышу своих малышей. Чувствую нити их жизни. И их силу, что срывает в галоп стук их сердец. Маленьких, но таких сильных.

— Радка… — восхищение в голосе заставляет поднять голову и по-новому взглянуть на тех, кто рядом.

Оценить, кто друг, а кто враг. Вспомнить, зачем я здесь.

Лорка стоит в шаге от меня и смотрит так, словно на голову свалился метеорит.

Склоняю голову набок, едва сдерживая в узде злость, что горьким огнем проступала сквозь…все. Оставляла в чистом пламени темные кляксы.

— Что, не нравлюсь?

В голосе прорезаются рычащие нотки. И, кажется, это пугает мою “подругу”, потому что она невольно отступает на шаг. Оглядывается на мужчину, что по-прежнему сидит ко мне спиной.

— Ожидала увидеть слабачку-выбраковку, да? — не унимаюсь я, а горечь становится все сильнее.

Отравляет.

— А ты? — Бекеру, что сидит словно парализованный. — Отчего всю армию не привел?

Но он не отвечает, только как-то странно ведет головой, словно хочет возразить и не может.

Он весь…странный. Застывший в пограничном состоянии.

Что-то не позволяло ему обернуться. Что?

— Ради, ты все не так…

Останавливаю подругу взмахом руки, когда она делает шаг в мою сторону, и из земли прорастают прочные нити, связывая “подружке” ноги, припечатывая к месту.

Бросаю взгляд через плечо, где должен стоять цепной пес Бекера, но того и след простыл.

Хмурюсь. И огонь волнуется внутри, распаляется.

— Проклятье, Ради, — шипит Лорка, пытаясь вырваться из моих пут, но те лишь сильнее стягивают свои живые кольца. — Совсем спятила со своими оборотнями! — злится и на ее коже проступают белые руны.

А в чертах лица прорезывается…лиса?

Что за ерунда?

Лорка рычит и снова оборачивается на мужчину, что медленно, словно ему тяжело дается каждое движение, поднимается на ноги.

— Костя, хоть ты объясни своей сестре, что к чему, пока она не развеяла нас пеплом по ветру! — выдает на одном дыхании моя…подруга?

Обхожу ее и замираю напротив мужчины, что на голову выше меня.

Одетый во все черное он кажется таким огромным и пугающим, словно тени, что жили под кроватью маленькой девочки Ради.

На бритой голове светлеют тонкие нити шрамов, сплетаются в причудливую паутину.

И одна тонкая нить этой паутины расчерчивает острую скулу, сжатые в тонкую полоску губы, волевой подбородок и теряется за высоким воротом тонкого свитера.

— Костя? — сглатываю удивление пополам с горечью злости.

И сила откатывается, уже не злая — ласковая. Нежностью растекается под кожей, не чуя больше опасности.

— Ну привет, лисичка, — хрипло отвечает он и даже пытается улыбнуться.

Поднимаюсь на ступеньку и ловлю его взгляд.

— Костя? — смотрю-смотрю, но вижу лишь туманы, что клубятся на дне некогда ярких и живых глаз.

— За все приходится платить, лисичка.

Да, за все приходится платить. И он заплатил красивыми глазами, что сейчас абсолютно слепы.

Но за что с него потребовали такую непомерную цену?

— Костя… — сотня вопросов застревает в глотке.

Мы не виделись много лет и это время сильно изменило нас обоих.

— Радка, — и его тонкие, чуть потрескавшиеся губы трогает улыбка.

Меня отпускает окончательно. Осторожный толчок маленькой ножки словно говорит: опасности больше нет. И хоть ничего до сих пор не хорошо, я выдыхаю.

Шагаю в объятия родного брата.

Его запах словно старый приятель усаживается на плечо. Нежный, едва уловимый. Запах родом из детства. Из тех времен, когда жилистые руки подбрасывали меня, казалось, к самому солнце. И я ловила ласковые лучи, пускала солнечных зайчиков и была счастлива.