Чистилище

<p>

 </p>

   Полуденное солнце играло волнами Светлояра. Где-то там, где гладь почти круглого озера плавно перетекала в берег, негромко рокотало одиноким тракторком сонное Владимирское. Рыбаки давно уже свернули свои снасти, а туристы, гуляющие вплоть до рассвета в поисках приключений себе на голову, ещё не проснулись.

   - Ну что, вроде как на месте, отче? - слегка прищурил свои серо-голубые глаза Семён, - Теперь нырять или как?

  -- Куда торопишься, отрок? Придёт час, и знак свыше будет. Да и какой я тебе "отче"? Прихода своего не имею. Братья мы все ...

  -- Ага, во Христе, ныне и присно. Не суть.

   Вёсла висели в уключинах, уже минут пять как брошенные гребцами. Лодка, которую они с монахом ещё с вечера позаимствовали у местного рыбака под солидный задаток, стояла ровненько, словно влитая. Ни ветерка.

  -- Так что мне, сигать вниз прямо в одежде в этот твой Китеж? А если утопну?

  -- Всё в руках господних. Коли душою чист, будет, отрок, и вспомоществление.

  -- А если нет? Кто проверять-то станет? Где вообще хоть какие гарантии, что попаду именно туда?

  -- Куда же ещё? Давеча же толковали. На Светлояр все за Китежем приходят, да не всем он даётся...

   Голос монаха был ровным, бархатистым. Острая бородка клинышком виднелась из-под чёрного капюшона, оставляя в тени узкое лицо и бездонные, полные печали, глаза, словно сошедшие со старорусских икон.

  -- Да один я что ли? Вон весь берег в палатках. К Купале ещё и не так припрут...

  -- Чистые душой в Китеж-град стремятся. Да не каждого примет он. Не любой проход знает, место и время...

  -- А тебе-то с этого что? - не унимался Семён, пытаясь постичь неумолимую логику собеседника, подсевшего вчера к их костерку и так поведавшего о чудном граде, словно сам вчера из него и прибыл. А Семён тогда возьми и ляпни, мол, отведи меня туда, коли не брешешь, святой отец. Здесь мол, он свои дела сделал, можно и карму улучшить, к вечному приобщиться. А ещё Светка смотрела на него тогда так... Как на героя. Герой, не герой, но кто знал эпизоды биографии "Сторожа", в трусости его уж никак не мог упрекнуть. А монах тот возьми, да и скажи в ответ, мол, лодка будет - пройдём утром в Китеж. Друганы посмеялись тогда, поймать на "слабо" попытались... А Семён пошёл искать лодку. Отступать было не в его правилах. Ни здесь, ни тогда, когда его позывной был не просто прозвищем. Вот и теперь, на середине озера, Старожилов глядел на своё отражение в Светлояре и внутренне недоумевал. Странно всё это было. Странно до невероятности. Вроде бы выбрались на природу как всегда: потусить, шашлычку поесть, ан вот уже где и отступать нельзя, дорога назад заказана.

   Вдалеке кукарекнул петух, оглашая окрестности вестью об очередном яйце одной из квочек.

  -- Пора, отрок. Петух, птица небесная, знак даёт.

  -- Ну, пора, так пора...

   Семён зачем-то скинул рубаху, открыв взору монаха татуировку в виде двух букв "Л" возле предплечья, затем расшнуровал берцы и аккуратно, по ещё армейской привычке, поставил их под банку. Потом перекрестился на солнце, и, стиснув в правом кулаке простенький латунный крест, а левой зажав свой узкий, чуть курносый нос, сильно оттолкнувшись от дна лодки, прыгнул за борт.

   Хорошо нырять, когда знаешь, что вынырнешь. Тяжко нырять в неизвестность, ещё тяжелее нырять, чтобы не всплыть. Лёгким хотелось дышать, телу хотелось вверх, но разум... Разум был сильнее. Семён плыл вниз, дальше и дальше, он толкался от воды, стараясь забраться на глубину, стараясь достать до дна, ведь надо же было стараться сделать хоть что-то, без старания оно ничего не даётся ни на этом свете, ни на том, каким бы тот ни был. Семён толкался вниз. Толкался тогда, когда лёгкие, разрываясь от натуги, хотели воздуха, тогда, когда в глазах мутилось, а рот глотал воды, пытаясь протолкнуть её и в то горло и не в то. Семён толкался даже тогда, когда закатившиеся белки глаз явственно показывали, что голова уже отключилась, и действуют только рефлексы, инстинкты и неудержимая воля, желание доделать до конца начатое, доделать так, чтобы не было стыдно...

   ***

   Очнулся Сторож от головной боли. Очнулся и огляделся. Он лежал на какой-то тряпке, расстеленной на полу большого полутёмного помещения. Одежда на нём была всё та же, что и во время ныряния: то есть только уже слегка подсохшие камуфляжные штаны с армейским ремнём, плавки, да крестик на цепочке. Вдалеке копошились какие-то незнакомые люди. Впрочем, знакомых Семён увидеть и не предполагал. Рядом сидел длинноволосый паренёк в тельняшке явно с чужого плеча и в разодранных джинсах и глядел прямо на Сторожа грустными зеленоватыми глазами.

  -- Очнулись. Вам повязку на голову сменить?

  -- Не мельтеши... - приподнялся на локте Семён, морщась скорее по привычке, - И - где ж это мы, а?

   Влажная тряпка, лежавшая, как оказалось, у Старожилова на лбу, шлёпнулась на пол. Семён провёл ладонью по тому месту где была повязка, и его ладонь окрасилась алым.

  -- Я ранен?

  -- О камень. Когда ныряли. Так, ссадина. Голова болит?

  -- Есть такая буква. А ты что, лекарь, типа?

  -- Студент пока. Медицинской академии, - улыбнулся собеседник, - Сергеем звать.

  -- Ну а я - Семён, - кивнул Старожилов, - Так ты мне, Серёг, как абориген тутошний, обрисуй, где мы и что. Я вроде как в Китеж собирался. Так это оно и есть?

  -- Не то, чтобы Китеж...

   Из сбивчивого рассказа студента Старожилов узнал, что то место, где они сейчас обретались, Китежем назвать ещё было нельзя. Так, полустанок. Ни здесь, ни там. Местные звали его "Чистилищем". Чистилищем это место и было. Попадали сюда те, кто хотел добраться до Китежа, или не хотел, но оказывался в нужном месте в нужное время. Все, кто шёл ко дну на Светлояре попадали почему-то именно сюда, а вот дальше... Дальше надо было опять нырять. Было в этом самом Чистилище одно место, называемое в народе Потоком. Дверь, не дверь, скорее столб воды, попеременно меняющий направление и идущий то вниз, то наверх. Так вот, раз в сутки в него должен был кто-то войти. И входили, только вот куда девался потом вошедший, среди местных не знал никто. То есть - почти никто. Были ещё и так называемые "посвящённые". Они жили не в общей зале со всеми, а в отдельном гроте, откуда и являлись, если на звук ежедневного гонга, отсчитывающего время, не отзывался ни один из обитателей "Чистилища". Тогда посвящённые как-то сами находили того, кто тут пребывал дольше остальных, и кидали его в Поток. Спорить было бесполезно. Сил у рослых посвящённых хватало, а случаи массового бунта... Не проходил тут бунт. Кинутых в него посвящённых Поток снова и снова словно выплёвывал. Только уже куда менее добрых, хотя при этом совершенно сухих и полными сил. Если же никто за сутки не входил совсем, отверстие внизу закрывалось и оставалось закрытым до тех пор, пока не появлялся желающий войти добровольно. Иногда посвящённые менялись, но, словно блюдя только им известную традицию, с теми, кто шёл в Китеж, никто из них не общался, ограничиваясь односложными ответами или же просто игнорируя. Поток мог выплюнуть обратно и добровольцев, тех, кто, как считали местные жители, называющие себя чистильщиками, недостаточно проникся, кто ещё не созрел душой для Китежа, кто не принял в себя всё чистое, светлое, лучшее. Того же Сергея уже пять раз выплёвывало. Теперь он вообще боялся входить в воду, ибо сколько же можно добровольно тонуть, спрашивается? А ведь кому-то везло, кому-то и одного захода бывало достаточно. Иные же жили тут месяцами, хотя, какая это жизнь? Существование. Из вещей во всём Чистилище было лишь то, что имелось при нырянии на попавших сюда. Питания так совсем не было никакого, впрочем, оно и не нужно было тут, так как питаться в здешних условиях не хотелось абсолютно никому. Аппетит пропадал начисто. Из развлечений же - только разговоры с такими же чистильщиками или с новенькими, через которых все новости из мира в Чистилище и поступали. И всё. Серёга, вот, хоть врачевать пытался, хотя какое врачевание без медикаментов и оборудования? Уход за больными - и только. А вот болезни тут были всамделишные, как ни крути. И грипп повальный мог случиться, если кто сверху приносил, и зубная боль. Легенды местные так даже о вспышке ветрянки повествовали, хотя вроде как все попадающие в Чистилище из детского возраста уже повыходили. Так что - вроде и не тюрьма, а всё одно не сбежишь.