Страница 3 из 15
–– Вы не бываете здесь, когда я приглашаю гостей, а, может быть, здесь вам было бы интереснее. Я пригласила дивного музыканта, он…
–– Я не люблю и не понимаю музыки, мама.
–– Вот как? С каких это пор?
Эдуард не ответил, опускаясь в кресло. В двадцать восемь лет его лицо имело то холодное и равнодушное выражение, какое бывает у человека, которому ничто в жизни не интересно, ничто не волнует и не задевает. Графиня поднялась:
–– Вы будете ужинать, Эдуард?
–– Нет, мама, я обедал у Вери. Мне хочется только кофе.
Графиня удалилась, чтобы отдать распоряжения. Эдуард вернулся ночевать домой, но это утешило ее лишь на миг. Как всегда, она чувствовала, что ему не о чем говорить, что он скучает. Вот уже почти пять лет, как он замкнулся в себе, и она не находит с сыном общего языка. Подсознательно она чувствовала, что он одинок. В его жизни был жестокий, разрушительный роман с женщиной, имя которой предпочитали не упоминать, с тех пор он и изменился. Он стал закрыт для всех, даже для матери, под любезностью угадывалась сухость. Он ни в кого не влюблялся, ничем не увлекался, ни к кому не питал глубоких чувств. И никого не допускал внутрь, не открывал своих мыслей, словно хотел оградить себя от возможных разочарований.
Когда она вернулась, барон де Фронсак, похоже, уже сказал Эдуарду все, что хотел. Увидев графиню, они умолкли. С нежностью целуя ее руку, Жозеф произнес:
–– Надеюсь, дорогая, вы простите меня.
–– За что?
–– Завтра вечером я намерен похитить Эдуарда. Это будет чисто деловой визит, чисто деловой. Речь идет об испанских акциях.
Уловив лукавство в глазах кузена, Антуанетта поняла, о чем идет речь и, невольно улыбнувшись, произнесла:
–– Если Эдуард пообещает мне в понедельник быть у д’Альбонов…
Эдуард устало сказал, откидываясь в кресло:
–– Разумеется, мама. Ради вас я пойду даже к ним, хотя, честно говоря, мадам д’Альбон мне кажется египетской мумией, а ее муж – так вообще чудовищем…
–– Эдуард! – покачала головой графиня.
–– Ну, хорошо, хорошо. Обещаю, я вынесу и эту пытку. А теперь – где же все-таки обещанный кофе?
2
Если графиня де Монтрей собирала гостей по четвергам, то в одном из домов на улице Риволи приемы бывали почти каждый день. Два первых этажа и сад за домом принадлежали Гортензии Эрио, которую так же называли графиней д’Эрио – одни с улыбкой, другие серьезно.
Квартиру эту вместе с обстановкой она снимала уже пятый год. На первом этаже были столовая, зимний сад и зал для гостей, на втором жила сама хозяйка с дочерью. Это было уютное , изящно обставленное жилище. Мебель была не слишком роскошная, но старинная и со вкусом подобранная – вся в стиле рококо и вся работы Буля, стены – затянуты ситцевыми и перкалевыми миньонеттами, лишь в гостиной их сменяли узорные гро-де-туры. У входа приезжающих встречал швейцар, в конце лестницы об их прибытии докладывал лакей, причем оба были в золотистых ливреях, по цвету которых трудно было определить, к какому же все-таки знатному роду принадлежит графиня д’Эрио. Но к ней ездили так же охотно, как к графине де Монтрей, только публика здесь была несколько иная: авантюристы всех мастей, игроки, шулеры, а также благодушные буржуа, изредка – аристократы, и почти всегда – представители не слишком преуспевающей богемы.
Сама госпожа Эрио летом 1833 года была обеспокоена важной проблемой, а именно: как достать деньги. Этот вопрос возникал в ее жизни далеко не впервые. Раньше, лет десять назад, она полностью зависела от своих покровителей: они нанимали ей дом, оплачивали счета. И, кроме того, менялись с быстротой картинок в калейдоскопе. Самым щедрым из такого рода любовников был старый русский князь Николя Демидов. С ним она долго жила во Флоренции. Однако пять лет назад она рассталась с блистательным русским вельможей, поднакопив денег и возвратившись вместе с дочерью во Францию.
Иными словами, пока Гортензия была достаточно молода, ее устраивало это зависимое положение, но с возрастом легкомыслие рассеялось, и она стала чувствовать тревогу за зыбкость собственного благополучия. Она решила взять жизнь в свои руки. В Париже у нее были кое-какие связи, здесь жили и бывшие ее любовники, поэтому ее появление сразу вызвало интерес. Она наняла дом, попыталась устроить в нем что-то вроде салона, и ей это удалось. За дом она платила сама, за воспитание своей дочери в пансионе – тоже.
Но платья и драгоценности значительно превышали ту скромную сумму, которую она получала со своего капитала. Женщина красивая, обаятельная, с юности привыкшая к определенному образу жизни и отнюдь не желавшая становиться скромной буржуазкой, Гортензия была вынуждена время от времени находить себе более-менее постоянных любовников, которые безвозмездно ссужали ее деньгами, дарили дорогие вещи, приводили новых мужчин в дом. С последним таким любовником, итальянским графом, она рассталась три месяца назад – он уехал на родину. С тех пор появились долги. Гортензия жила, в сущности, на небольшую ренту плюс ничтожные доходы, которые приносила ей карточная игра и то, что в карты играли в ее салоне. Однако развитие этого дела сулило неприятности с полицией и, кроме того, само по себе было слишком рискованным. Таким образом, госпожа Эрио ломала голову, как вновь обрести более-менее твердую почву под ногами.
Ее жизнь, помимо всего прочего, сильно усложнилась, когда полгода назад из пансиона вышла ее дочь.
Так было вовсе не потому, что Гортензия не любила Адель или завидовала ее молодости. Нет, Гортензия была очень привязана к дочери; правда, несколько эгоистично: она гордилась ею, ее манерами, фигурой, внешностью, ибо все это имело отношение к ней самой, было ее самым совершенным творением. Она показывала дочь всем при всяком удобном случае и не относилась ревниво к ее успеху. Гортензия сама была еще в расцвете красоты и имела много доказательств того, что привлекает мужчин; кроме того, госпоже Эрио было всего тридцать три года – при том, что ей на вид давали меньше.
Проблема была в другом. Адель родилась, когда сама Гортензия была почти ребенком. Иными словами, она была просто грех молодости. Слишком занятая собой, Гортензия последовала примеру многих знатных дам и не стала отягощать себя воспитанием дочери: сначала отдала ее кормилице в деревню, потом, когда ребенку минуло шесть лет, – в пансион мадам Шаретон в Париже, где навещала девочку лишь на Рождество и на Пасху. Только однажды Гортензия забрала Адель на лето к себе во Флоренцию, где в то время жила с князем Демидовым, однако сумела настолько соблюсти внешние приличия, что Адель не заподозрила ничего предосудительного в образе жизни матери. Теперь же, когда оставлять девушку в пансионе стало невозможно, Гортензия почувствовала, что совсем не знает дочери, что для нее даже как-то странно – сознавать, что та уже такая взрослая, и что в свою очередь Адель ничего не знает о своей матери, вполне искренне считает ее графиней д’Эрио и верит, что родилась от короткого, но вполне законного союза Гортензии с каким-то графом д’Эрио – эту небылицу ей еще в детстве внушила кормилица.
Да и откуда ей было знать? В пансионе она получила то же воспитание, что и дочери добродетельных родителей. Мать ее вела себя внешне вполне благопристойно – по крайней мере, Адель ничего подозрительного не замечала. Ну да, в их салоне часто бывают гости, матери целуют руку мужчины, говорят ей комплименты – а почему должно быть иначе? Многие дамы ведут светский образ жизни. К сплетням она не прислушивалась, а того, что подчас посетители дерзко обращаются и с ней самой, она не видела или считала чем-то незначительным. Ей и в голову не приходило воспринимать это всерьез. И Гортензия, уяснив это, вдруг поняла, что не знает, как быть.
Госпожа Эрио понимала, что рано или поздно все выплывет наружу. Адель умна, она тонко чувствует, до поры до времени одна лишь наивность не позволяет ей увидеть всю сложность и подчас постыдность жизни, которую они ведут. Придет час, и она задумается о том, чем занимается мать. Поймет, откуда берутся деньги. Уяснит всю ложность своего положения. Да, это рано или поздно случится, но… но заранее объяснять ей все Гортензия была не в состоянии. Поразмыслив немного, она решила пустить все на самотек: жизнь научила ее саму, жизнь научит и Адель!