Гонимые и неизгнанные

Фонвизины ранее других декабристов в 1853 году получили разрешение вернуться на родину. А через год Михаила Александровича не стало. Тяжело пережила его смерть декабристская семья. Когда боль утраты ослабела, не мог, вероятно, не помышлять о союзе с любимой П.С. Бобрищев-Пушкин. Но узнает, что другая любовь уже завладела пылким сердцем Натальи Дмитриевны к И.И. Пущину. Любовь взаимна, но так уж устроена Н.Д. Фонвизина, что не может жить без этакого романтического виража. Она пишет в Сибирь длинные письма, но нередко адресат получает их после прочтения и одобрения П.С. Пушкина. Наталья Дмитриевна не решается на брак с Пущиным без благословения Павла Сергеевича. Ее терзают размышления о поздних её и Ивана Ивановича летах, болезнях и т. д. Эти письма-терзания перемежаются с пылкими, "юными" посланиями. То готова идти под венец, то ревнует, то уверена в необходимости принести в жертву Пущину свою свободу, то бичует себя раскаянием. Большой Жанно на этих гигантских эмоциональных качелях чувствует себя беспомощно, как ребенок. Павлу Сергеевичу не остается иного, как прийти им на помощь.

"Вид твой, сестра моя любезная, очернен и умален, но господин души твоей когда-нибудь придет и оденет тебя в прежнюю красу твою. Насчет Ивана мое мнение, как прежде, так и теперь, - одно и то же. Прежде твоих борений ведь ты была уверена, что жребий относился к нему. Предайся воле Божьей, и ты успокоишься".

Он хлопочет о соединении друзей. С его благословения Н.Д. Фонвизина в 1856 году предпринимает тайную - не только для властей, но и для друзей - и небезопасную поездку в Сибирь, навестить декабристов, главное же повидаться с Пущиным. Но и после этого следует год терзаний, надежд и неуверенности Натальи Дмитриевны. Павел Сергеевич умиротворяет, обнадеживает, успокаивает и любимую, и Ивана Ивановича. Не собственное чувство, но счастье друзей ему важнее всего.

7 мая 1857 года он пишет Пущину: "В полулистке от 11 апреля ты говоришь, что знаешь мою сильную к ней привязанность.

В письме от 22-го ты спрашиваешь опять, есть ли мое сердечное на ваш союз благословение.

Друг мой любезный, мое сердечное благословение на всем, что только касается до этого дорогого мне человека. Мне самому, уверяю тебя, ничего тут не надобно. Если во всем этом исполняется воля Божия и есть надежда возможного на земле успокоения после стольких бурь, могу ли я, который о её благе только и думаю и молюсь, отказать ей в моем сердечном благословении, а тебе, мой великодушный и добросовестный друг, и подавно, когда я знаю, что ты её не столько для себя, как для нее, и она тебя не столько для себя, как для тебя любит.

Возникала во мне иногда, каюсь тебе, особенно сначала, борьба и с той гадкой стороны: где лежит собака на сене - сама не ест и людям не дает. Но я отмаливался от нее, как от недуга болезненного. Богу и мне самому гадко и противно. В этом грехе прости и ты меня, друг мой сердечный.

Но дело не в том - все это ветер дующий и преходящий, - а глубиною воли моей я там, на что есть воля Божия. Если ему угодно исполнить ваше предположение и благословить вас счастием, то оно, конечно, будет и моим счастием..."

И.И. Пущин и Н.Д. Фонвизина венчались 22 мая 1857 года. То была воля Провидения:

Любовь П.С. Пушкина не удовольствовалась преданностью - она потребовала самоотречения. Вряд ли узнали бы мы, как страдало и мучилось его сердце, не будь его исповеди. Того факела, что зажгла Натали в душе его почти два десятилетия назад, хватило на всю жизнь, но 28 марта 1857 года, за два месяца до брака любимой с другом, силы временно изменили ему - выше этих, только человеческих, сил было последнее испытание его любви: "Зачем я, несчастный и обреченный на вечное одиночество человек, увлекся теперь несбыточным и совершенно ни с чем не сообразным увлечением сердца? Забыл и о духовном родстве, которое, может, ставит непреодолимую преграду между нами, забыл, что я, может быть, тебя оскорбляю и унижаю своими дерзкими мечтами. Забыл, что ты уже почти соединена союзом с человеком, который, по моему сознанию, искренне тебя любит и которого, по моему глубокому сознанию, я мизинца не стою. Забыл все это, и увлекся, и запутался, как птица, в сети летящая. Но какое бы произвольное ни было это увлечение или невольное - произвольное потому, что я питал его и им услаждался, невольное потому, что в этого рода страстях и произвольное делается невольно - в одном себя упрекаю: зачем высказался".

И как крик отчаяния: "Только ты меня не покидай, а то для меня это будет невыносимое горе. У меня, одинокого, только и приюта, что твоя дружба".

И двух лет не длился брак его друзей. Иван Иванович умер 3 апреля 1859 года.

Видимо, дружба Натальи Дмитриевны и Павла Сергеевича в последние годы больше походила на родственные отношения двух пожилых людей. П.С. Бобрищев-Пушкин часто приезжал из своего Коростина к Наталье Дмитриевне в Москву, в её дом на Малой Дмитровке, и подолгу гостил. Здесь настиг и последний час его - он умер на руках женщины, которую боготворил всю жизнь, и как знать, не было ли в рыцарственном этом чувстве мужчины ещё и детской привязанности к матери, ласки которой Павлу Сергеевичу не довелось знать с 12 лет? П.С. Бобрищев-Пушкин умер с той же надеждой, о которой писал в своей исповеди: "Я все-таки уверен, что никто меня так глубоко и чисто не любит, как ты, которой принадлежит все живущее во мне и существующее".

...Цельные натуры, видимо, одинаково видят в любви три её ипостаси: любовь-долг, любовь духовную и любовь земную. Для Натальи Дмитриевны они соотнеслись с тремя разными людьми. Для Павла Сергеевича все три сосредоточились в ней, единственной его Натали.

"Мой друг, сестра моя единственная и неоценимая, я от тебя ничего телесного и земного не желаю и не требую. Но будем вечными, неизменными друзьями..."

Безответность земного чувства не только не обеднила его душу, но возвысила её до самоотречения.

Глава 5

Годы 40-е, деятельные

Подробности - в письмах

Для Павла Сергеевича Пушкина наиболее активными и деятельными были 40-е годы - века и его жизни. Они совпали с биологически самыми зрелыми и плодотворными годами, когда на какие-то короткие земные мгновения встречаются мудрость умелой зрелости и возможности энергической юности. Пришлись эти годы и на относительно благоприятный духовно-материальный период. Сбылись надежды и желания Павла Сергеевича: рядом, всего через несколько улиц, жила любимая, друг, духовная сестра. И прежнее казематское дружество окружало его - к этому времени окончательно сложилась их декабристская тобольская колония. Кроме М.А. Фонвизина, С.Г. Краснокутского, в 1841 году в Тобольск перебрались Анненковы, в 1842-м П.И. Свистунов с женой, позднее А.П. Барятинский, С.М. Семенов, Ф.М. Башмаков. Недалеко от города жил М.М. Спиридов. В 1845 году, после смерти Н.М. Муравьева, в Тобольск переехали А.М. Муравьев с женой и детьми и Ф.Б. Вольф. До 1843 года в Тобольске жил В.И. Штейн-гейль, затем был переведен в Тару, а с 1853 года снова обосновался в Тобольске.

Надо сказать, что декабристская артель, разбросанная в 30-х годах по Сибири на расстояния, недоступные общению, постепенно - через длительные "миграции" и бесконечные хлопоты близких - сбивалась к 40-м годам в "колонии".

Иркутская - одна из многочисленных - объединила живших в самом городе и ближних окрестностях Волконских, Юшневских, Трубецких, М.С. Лунина, братьев А.И. и П.И. Борисовых, Н.А. и М.А. Бестужевых, Н.М. и А.М. Муравьевых, Ф.Б. Вольфа, братьев А.В. и И.В. Поджио.

В начале 40-х годов к ялуторовским колонистам И.Д. Якушкину, М.И. Муравьеву-Апостолу, Н.В. Басаргину, А.В. Ентальцеву, В.К. Тизенгаузену присо-единились Е.П. Оболенский и И.И. Пущин.

Менее многочисленные колонии расположились в Кургане, Красноярске. Немало одиноких поселенцев по разным причинам не смогли воссоединиться с товарищами. Крайняя бедность заставила, например, остаться в Петровском заводе И.И. Горбачевского.