Страница 21 из 87
Три дня блуждает Николай Пушкин, голодный, плохо одетый. Когда же выходит к почтовой станции на Алдане, то теряет сознание прямо на её пороге. Когда его, закованного, отправляют в Якутск, а потом в Туруханск, болезнь окончательно завладевает рассудком Николая...
В Туруханске Николай Сергеевич на короткое время обретает друга - Ф.П. Шаховского. Они встретились в мае 1827 года. Николая Сергеевича отправили в Туруханск из Среднеколымска, Федор Петрович Шаховской к этому времени был уже туруханским "сторожилом" - сюда он был "переселен" прямо из Петропавловской крепости в начале сентября 1826 года. Осужденные по 8-му разряду, оба декабриста вряд ли были дружны прежде, хотя, видимо, нередко встречались у князя Ф.А. Щербатова, двоюродного брата Шаховского и родни Николая Сергеевича по матери, а также однокашника по училищу колонновожатых.
Нет, наверно, святее и крепче дружбы, чем дружба двух изгнанников, духовно и нравственно близких. Более полугода жили князь Федор Шаховской и Николай Бобрищев-Пушкин вместе, деля кров, пищу, сострадая душевным мукам друг друга (а Шаховской сострадал и начавшейся болезни Н. Пушкина) и впервые со времени ареста испытывая радость душевного и духовного общения.
Николай Сергеевич поведал Шаховскому о хождениях по кругам своего ада, о тоске по любимому брату. А от Федора Петровича услышал о его изменчивой судьбе...
Славно и счастливо складывалась она для юного князя Шаховского! Родившийся за 4 года до наступления века XIX, он успел возмужать к концу французской кампании: 18-летний прапорщик участвовал в военных действиях на территории Франции до взятия Парижа. Получив прекрасное домашнее образование и завершив его в московском пансионе Жакино, Ф.П. Шаховской, может быть, и не совсем осознанно, готовил себя к общественно-научной службе Отечеству. Уже будучи в Семеновском полку, слушал курс политических наук у профессора Х.А. Шлецера. И видимо, отпусти ему судьба долгую земную жизнь, военная карьера казалась бы ему только счастливой возможностью послужить возлюбленному Отечеству и данью юной энергии, обогатившей его впечатления. Внутренняя работа его души, мозга, интеллекта подводила к поприщу ученого, исследователя. Внешние же события развивались так, чтобы помочь этой работе: военная карьера, пройдя все нужные этапы и поэтапно же возвышая его звания, привела к отставке в 1822 году в чине майора. Счастьем наполнилась и личная его жизнь: княжна Натали Щербатова, которую природа одарила не только красотой, умом, но и чутким сердцем, сумела увидеть и оценить сразу и горячо полюбившего её Федора Шаховского. В письме к брату И.Д. Щербатову в августе 1819 года она так определила будущего мужа: "Много ума, возвышенная душа, превосходное сердце". Их свадьба состоялась 12 ноября 1819 года. Спустя полтора года родился Дмитрий, второму их сыну Ивану не суждено было увидеть отца - он появился на свет в октябре 1826 года, когда князь Шаховской был уже в Петропавловской крепости. Радость отцовства, пусть омраченная, согревала Федора Петровича в самые холодные безнадежные дни сибирской его неволи1.
В общем же строе досибирской жизни Ф.П. Шахов-ского было нечто, объединявшее внешние и внутренние её стороны, сближавшее будущего ученого и человека общественного, гражданина, скрытое тайной и как родник питающее: он был одним из учредителей Союза спасения, а потом и Союза благоденствия, участник московского заговора 1817 года. Именно тогда князь Федор Шеховской сказал, что для блага Отечества и избавления народа от рабства он "сам готов посягнуть на жизнь государя". Эту юношескую пылкую готовность вменили ему в вину в 1825 году члены Следственной комиссии и царь, так как в делах тайного общества 20-х годов Ф.П. Шаховской, к этому времени удалившийся в новгородское имение жены и занявшийся его устройством, не принимал участия.
Недолго пробыли вместе Ф.П. Шаховской и Н.С. Бобрищев-Пушкин. И "повинен" в этом был Федор Петрович - не умел он быть глухим и сторонним в чужой беде: из присланных женою отдал он 300 рублей для уплаты недоимок туруханским жителям - те пострадали от неурожая. И возникло целое следствие: на гражданского губернатора А.П. Степанова III отделение грозно прикрикнуло: недопустимо-де ссыльных декабристов снабжать большими суммами, а перепугавшийся губернатор заодно запретил Федору Петровичу лечить и обучать детей местных жителей. Видимо, ещё зорче стали следить и за всем, что писал князь, хотя и понять они были не в силах. "Описания" его ботанических и зоологических наблюдений, заметки о способах ведения сельского хозяйства крестьянами Туруханского края, результаты его сельскохозяйственных экспериментов - все это вошло затем в его "Записки" о Туруханском крае.
Шаховской не много успел - ведь и года его туруханскому заточению не миновало, - но оставил потомкам уверенность, что зрел в Федоре Петровиче большой ученый.
После следственного переполоха все успокоилось реляцией А.Х. Бенкендорфа: "Написать губернатору по высочайшему повелению, что следует изменить место поселения Шаховского; пусть он назначит город, который сочтет подходящим, хороший город, чтобы он не пострадал от переселения".
14 сентября 1827 года Федора Петровича отправляли в Енисейск.
Что означало заботливое "не пострадал" на языке Бенкендорфа? В переводе на язык сибирской ссылки, дальше которой шли только "белые географические пятна", сие значило: отрывали от товарища и обрекали снова на одиночество - беспросветное, безнадежное. Друзья расставались, видимо, навсегда. Можно только на мгновение представить муку этого расставания, потому что если это мгновение продлить, даже сейчас, через почти 180 лет, можно задохнуться от боли...
Они успели потом обменяться, видимо, несколькими письмами. Обнаруженное - пока единственное - письмо Николая Сергеевича Пушкина к Федору Петровичу Шаховскому датировано 5 апреля 1828 года.
"Не знаю, получил ли ты письмо мое, любезный и почтенный мой товарищ по Туруханску Федор Петрович, которое я послал к тебе какого числа не знаю, но только на прошедшей почте или, по крайней мере, на той, которая была перед нею. Теперь снова обязываюсь тебя благодарить за то, что не позабыл своего друга, помогши ему чем только мог, несмотря на то что он прежде, быть может, тебе и досадил, не принимал или, пожалуй, не сохранил вещей твоих, а для чего, я объяснил это в первом письме, которое тебе должно было показать, что я в этом случае не имею ничего у себя на совести, и более ничего, как только и сам сожалею, что по особенным обстоятельствам, для тебя непонятным и которые растолковать трудно и не к чему, я принужден был поступить, по-видимому, не очень деликатно1. Чтобы же доказать тебе, что когда время, то и попросить у приятеля - такого, как ты, - я умею, то хочу тебе вспомнить о том, что ты мне обещал прислать. Кажется, что эдак, разве я во сне видел? В таком случае прошу извинить, но едва ли во сне. А именно ты мне говорил, что супруга твоя прислала для меня краски, которые не присланы к тебе енисейским гражданским правительством: если бы ты мог прислать их ко мне теперь, то много бы меня одолжил. Вероятно, что ты не послал их мне потому, что опять по рассказам подумал, что я снова умом рехнулся и не буду заниматься рисовкою, но ей-ей, ни прежде, ни после я не терял рассудка, а на все есть свои причины.
Теперь же они бы очень были для меня нужны, дабы занять себя чем-нибудь в свободное время. Прошу также тебя, сделай одолжение, подари мне одну десточку порядочной бумаги - тебе легко её достать в Енисей-ске, а здесь насилу имею то, на чем пишу к тебе, - отчего не прогневайся на это.
Перешли это все, если будет тебе то угодно, с сим посланным Василием Седельниковым - сыном, я думаю, тебе известного Алексея Седельникова. Они оба верные люди. Скорее дойдет, кажется, через Туруханскую контору, впрочем, как хочешь. Желаю тебе всякого блага, твоей возлюбленной супруге, твоим детям и всем, которые тебе любезны.
Остаюсь друг твой, товарищ и сострадатель