Страница 44 из 53
-- Корова чилло вон! Очень быстро раз-раз, ясно?
-- Твоя хочит колова чилло, хейа? Колова чилло оч-чень холосо постель джиг-джиг. Два долла ладна, -- выкрикнула девушка.
Слуга схватил ее в охапку, шляпа свалилась на пол, и Стру-ан в первый раз отчетливо увидел ее лицо. Он едва смог узнать ее, так она была заляпана грязью, а узнав, рухнул в кресло, задыхаясь от хохота. Слуга, разинув рот и отпустив девушку, смотрел на него во все глаза, как на сумасшедшего.
-- Этот корова чилло, -- со смехом проговорил Струан, -- остаться можно, ладно.
Девушка с гневным видом привела в порядок свою засаленную, кишащую вшами одежду и скороговоркой выпустила вслед удаляющемуся слуге новую порцию оскорблений.
-- Колова чилло оч-чень холосо есть твоя видеть, Тай-Пэн.
-- И мне тебя тоже, Мэй-мэй! -- Струан изумленно смотрел на нее сверху вниз. -- Какого черта ты здесь делаешь, и что, черт побери, означает вся эта мерзость, которую я вижу на тебе?
-- Колова чилло думать твоя делай джиг-джиг с новый колова чилло, хейа?
-- Кровь Христова, сейчас здесь уже никого нет, девочка! Прекрати говорить на "пиджин"! Я потратил достаточно времени и денег, чтобы ты могла говорить по-английски не хуже королевы! -- Струан поднял ее на вытянутых руках. -- Боже милостивый, Мэй-мэй, от тебя разит прямо до небес.
-- От тебя бы тоже разило, если ты наденешь эти вонии одежды.
-- "Если бы ты надел эту вонючую одежду", -- механически поправил ее Струан. -- Что ты здесь делаешь, и к чему все эти "вонии одежды"?
-- Отпусти меня, Тай-Пэн. -- Он поставил ее на пол, и она печально поклонилась ему. -- Я прибыла сюда тайно и в большой печали, потому что ты потерял свою Верховную Госпожу и всех детей от нее, кроме одного сына. -Слезы покатились по ее перемазанному грязью лицу, оставляя светлые бороздки. -- Жалко, жалко.
-- Спасибо тебе, девочка. Да. Но это уже в прошлом, и никакая печаль не способна вернуть их назад. -- Он погладил ее по голове и провел рукой по щеке, тронутый ее состраданием.
-- Я не знаю вашего обычая. Как долго мне следует носить траур?
-- Никакого траура, Мэй-мэй. Их больше нет. Не нужно ни плача, ни траура.
-- Я воскурила благовония за их благополучное возрождение.
-- Спасибо. Ну а теперь, что ты здесь делаешь и почему ты уехала из Макао? Я же сказал, чтобы ты оставалась там.
-- Сначала мыться, потом переодеться, потом разговаривать.
-- У нас здесь нет для тебя женской одежды, Мэй-мэй.
-- Моя ни на что не годная ама. А Гип ждет внизу. У нее с собой моя одежда и вещи, не беспокойся. Где ванна?
Струан дернул шнур звонка, и в гу же секунду на пороге появился слуга с расширенными от удивления глазами.
-- Корова чилло моя ванна, ясно? Ама войти можно. Принеси чоу! -Повернувшись к Мэй-мэй, он добавил: -- Твоя говорить, какой чоу можно.
Мэй-мэй высокомерно протараторила ошеломленному слуге меню и вышла.
Ее необычная ковыляющая походка неизменно трогала Струана. Ступни Мэй-мэй были перевязаны. Их длина не превышала трех дюймов. Когда Струан купил ее пять лет назад, он разрезал повязки и пришел в ужас от увечья, являвшегося, согласно древней китайской традиции, основным признаком женской красоты -- крошечных ступней. Только девушка с перевязанными ногами -ступнями лотоса -- могла стать женой или наложницей. Те, у кого ноги оставались нормальными, становились крестьянками, слугами, дешевыми проститутками, амами или работницами, и их презирали.
Ноги Мэй-мэй были искалечены. Боль, которую она испытывала без тесных сдавливающих повязок, вызывала жалость. Поэтому Струан позволил восстановить повязки, и через месяц боль утихла, и Мэй-мэй снова смогла ходить. Только в преклонном возрасте перевязанные ноги становились нечувствительными к боли.
Струан расспросил ее тогда, пригласив Гордона Чена в качестве переводчика, как это делалось. Она с гордостью поведала ему, что мать начала перевязывать ей ступни, когда ей исполнилось шесть лет.
-- Повязки представляли собой влажные ленты шириной два дюйма и длиной двенадцать футов. Мама плотно намотала их мне на ноги: вокруг пятки, через подъем и под стопой, подогнув четыре пальца и оставив большой свободным. Высохнув, повязки сжались, и боль была ужасной. Потом проходят месяцы, годы, и пятка приближается к большому пальцу, а подъем выгибается дугой. Раз в неделю повязки снимают на несколько минут, и ноги моют. Через несколько лет четыре подогнутых пальца сморщиваются, отмирают и их удаляют. Когда мне почти исполнилось двенадцать, я уже могла ходить довольно хорошо, но мои ноги были еще недостаточно маленькими. Тогда моя мама спросила совета у женщины, сведущей в искусстве перевязывания ног. В день моего двенадцатилетия эта мудрая женщина пришла к нам в дом с острым ножом и мазями. Она сделала ножом глубокий надрез поперек стопы, посередине. Этот надрез позволил еще больше прижать пятку к пальцам, когда повязку наложили снова.
-- Какая жестокость! Спроси ее, как она могла вынести такую боль.
-- Она говорит: "За каждую пару перевязанных ног проливается озеро слез. Но что есть слезы и боль? Теперь я, не краснея от стыда, могу позволить каждому померять мои ноги". Она хочет, чтобы вы измерили их, мистер Струан.
-- Об этом не может быть и речи!
-- Пожалуйста, сэр. Это даст ей возможность очень гордиться собой. Ее ноги идеальны в представлении китайца. Если вы этого не сделаете, она будет считать, что вы стыдитесь ее. Она ужасно потеряет лицо перед вами.
-- Почему?
-- Она думает, вы сняли повязки, потому что решили, что она вас обманывает.
-- Почему она должна так думать?
-- Потому что... видите ли, она никогда раньше не встречалась с европейцем. Пожалуйста, сэр. Только ваша гордость за нее способна оправдать все ее слезы.
Тогда Сгрузи измерил ее ноги и выразил радость, которой не испытывал, и она трижды низко поклонилась ему.
Он терпеть не мог эти поклоны, когда мужчины и женщины, стоя на коленях, касались лбом пола. Но древняя традиция требовала именно такого выражения полного послушания от всех подчиненных при обращении к господину, и Струану приходилось мириться с этим. Если бы он начал протестовать, то опять испугал бы Мэй-мэй, и она потеряла бы лицо перед Гордоном Ченом.