Маковый венец

В Суму он вошел почти в полдень, с ног до головы покрытый дорожной пылью и со сбитыми в кровь ступнями. У вокзальной площади, точнее, ее подобия, не стояло ни одной телеги.

«Должно быть, еще рано, и крестьяне толкутся на рынке по своим делам», – рассудил Юстас.

Но спустя полчаса площадь по-прежнему была пуста. Когда на нее, блея и распространяя зловоние, вышло небольшое стадо коз, терпение Андерсена лопнуло, и он отправился бродить по Суме. Как он надеялся, в последний раз.

За ночь городишко ничуть не изменился, но теперь Юстасу удалось разглядеть его скромное очарование: пастельные, но не однообразные краски на стенах домов, резные ставенки и карнизы, мелодичный здешний язык, то рокочущий, то звенящий на каждом углу. Ему вдруг отчаянно захотелось, чтобы война не затронула этот мирный угол, давший ему, Пхе Кён и злосчастному Фердинанду Спегельрафу краткую передышку.

Юстас и сам не заметил, как ноги опять принесли его к телеграфу. С минуту он боролся с собой, но проиграл. За высокой стойкой из лакированной сосны никого не было. Андерсен вынул из кармана монетку и постучал ей по блюдцу возле кассы – так подзывали торговцев и служащих во всех феодах. Никто не отозвался, но он слышал шаги за стеной. Тогда он позвал:

– Простите? Есть здесь кто-нибудь?

Раздались шаркающие шаги, приоткрылась застекленная дверца подсобки, и на пороге показался долговязый парень в вязаной полосатой жилетке. В руках у него было крупное яблоко, которое он, не стесняясь, с хрустом жевал.

– Для вас ничего нет, – буркнул телеграфист с набитым ртом и снова исчез, даже не прикрыв за собой дверь.

Андерсен был настолько поражен его грубостью, что даже не нашелся, что сказать. Он еще раз раздраженно постучал монетой по блюдцу, но вскоре понял, что это бесполезно. Что-то показалось ему странным в поведении телеграфиста, но он решил не поддаваться пустым страхам. Хамоватый житель Сумы, видимо, хотел сказать, что не приходило никаких сообщений из-за границы. Или, что новых сообщений не было вовсе.

Оставалось только доверить воле богов, чтобы отец все же получил его послание и воспринял его правильно.

Вернувшись на привокзальную площадь, он увидел, что козы ушли, зато появилась телега. Возница почти спал, согнувшись на козлах в три погибели, прикрыв глаза и нос широкополой шляпой. Услышав голос Юстаса, он встрепенулся и молча махнул рукой, чтобы тот забирался в телегу.

Ассистент герцога убедился, что в коробе достаточно места, чтобы разместить патрона и Пхе Кён, и позволил себе расслабиться.

Уже эти вечером они с Пхе Кён и Фердинандом разместятся в купе второго класса – не слишком роскошном, но достаточно комфортабельном – и покинут Адриславу. Всего лишь путешественники.

Юстас надеялся, не мог не надеяться, что в Борджии их путешествие действительно подойдет к концу.

Суверенное королевство под протекторатом Александрии представлялось ему самым безопасным местом на этом континенте: прозрачная правовая система, в приоритете мирная торговля и всевозможные виды искусств. И, что самое важное, возможность для иностранцев легально и без проволочек открыть свое дело.

Теперь мысль о частной юридической практике не вызывала у него отвращения, как год назад, когда он только сбежал из Кантабрии. Это наблюдение удивило Андерсена, но он тут же нашел ему объяснение: теперь рядом с ним была та, ради которой стоило стать опорой. Пхе Кён, непостижимая и прекрасная, как рифма в олонской поэзии, заслуживала лучшего, и он положит годы, чтобы дать ей жизнь в радости, покое и достатке.

А герцог… Что герцог? Фердинанд Спегельраф разыграл все карты, что у него были, где-то талантливо, где-то бездарно, но в конечном итоге он остался с пустыми руками и мертвым мозгом. Юстас больше не считал его своим наставником. Он перерос герра Спегельрафа, но, из уважения к бывшему патрону, собирался воздать ему должное: сиделка, опрятная клиника вблизи от горячих источников Сагритты. Он будет в порядке, а Юстас больше не увидит, как тот разваливается на куски, пока его кормишь с ложки жидкой кашей и под руки усаживаешь на ведро. Бесславное, но достойное завершение истории старого интригана.

Сегодняшний возница был молчалив и не исполнял народных песен о бандитах-мучениках. И на том спасибо.

Юстас с наслаждением впитывал солнечные лучи и раз за разом прогонял в голове детали их плана: погрузить герцога, добраться до вокзала, купить билеты во второй класс так, чтобы никто не занял четвертое место. Пересечь границу, отправить герцога в пансион, заплатить векселем за год вперед.

Его же векселем, боги, его же деньгами! Как это все мерзко.

Возможно, Пхе Кён была права, и ему не стоило идти против правил жестокой придворной игры.

Но слишком поздно сожалеть и анализировать шаги в прошлом. Отдавшись этому занятию, герцог проиграл. Юстас выиграет, ведь на кону его будущее, а не абстрактные идеи о завоевании страны.

Телега мягко катилась по берегу озера, невидимого на карте. Андерсен еще раз вернулся мыслями к этому забавному факту и решил для себя, что теперь, после всех испытаний, ему больше не хочется быть заметным на мировой картине, как горному хребту Черного Дракона. Довольно быть подобным озеру Сума – чистым, глубоким и достойным пристального внимания прекрасных глаз Кён.

– Как увидишь хижину рыбака, сворачивай к берегу. Мой начальник неходячий, я позову, когда будем его выносить. Все понял? – старательно выговорил он на малоземельном наречии.

– Понял, – на ломаном кантабрийском отозвался возница.

Юстас усмехнулся и хлопнул его по плечу. Слишком хорош был день. Слишком славные мысли приходили на ум.

Пхе Кён не ждала его на пирсе. Должно быть, собирала их немногочисленные пожитки или прибирала внутри. Он сошел с телеги и поспешил к дому. Юстас позволил себе еще одну фантазию: он закрывает свой респектабельный офис и идет домой по узкой улочке, пахнущей хлебом и цветами. Соседи здороваются с ним, и он приподнимает шляпу в ответ.

– Добрый день, синьоре, – говорят они. – Как поживает ваша жена?

И вот он на пороге собственного дома. Занавески будут непременно белыми, как дома у родителей, и будут похрустывать накрахмаленными кружевами. Пхе Кён с улыбкой откроет дверь, молочно-сияющая, в ярком наряде борджийской горожанки, а у нее на руках…

Андерсен уже привычно пригнул голову, заходя внутрь рыбацкой лачуги.

Пхе Кён стояла посреди комнаты, руки комкали желтое платье на бедрах. Глаза горели черным пламенем на белом лице, нижняя губа вздрагивала, как от плача.

– Юстас…

Он оттолкнулся от косяка и побежал. Следом за ним метнулась тень, до этого скрывавшаяся за очагом.

– Юстас! – вскрикнула Кён.

– Юстас Андерсен!

Он несся, как подстреленный.

– Стоять!

Краем глаза Юстас заметил, как еще одна фигура отделилась от телеги, на которой он приехал из городка. Свистнула пуля. Он бросился в сторону озера, оскальзываясь на влажной почве берега.

К ивам!

Андерсен бежал так, как никогда в жизни не бегал. Встречный воздух раздирал его легкие, пульс грохотал где-то под кадыком, и в голове пронеслась мысль, что он захлебнется собственной кровью из лопнувшего сердца.

Еще одна пуля раскалила воздух у его щеки, но не задела. Юстас оттолкнулся от изогнутого ствола ивы, и с плеском рухнул в густые камыши и рогоз.

– Попал? Попал?! – донеслись до него крики преследователей.

– Нихрена ты не попал, этот сукин сын там, в воде!

Юстас пополз, увязая в тине, стараясь не поднимать шум. Лягушки помогали ему – выстрелы напугали их, и они подняли гвалт, перекрикивая кантабрийцев.

Дальше, дальше, в тину, в грязь. Затаиться, слиться с черной водой, птичьим дерьмом, лягушачьей икрой. Не дышать. Не существовать. Исчезнуть.

Заросли тростника надежно укрывали его от глаз преследователей.

Агенты кантабрийской разведки – можно было не сомневаться, они – расхаживали вдоль берега, перебрасываясь фразами, как горячей картофелиной: