Страница 19 из 75
— Кататься поедем? — хрипловато, не иначе от ветра, спросил Мирош собаку. Вряд ли пес понял, но ездить на заднем сидении, наполовину высунув морду вперед, к водителю, Лорка любил. Мирош некоторое время разглядывал его, едва ли толком видя, а потом рассеянно брякнул: — Ладно, жди. Пойду машину выгоню.
До улицы Новосельского добирался через пробки. Утро понедельника если чему и благоприятствовало, то исключительно их наличию. Лорка радостно свесил язык и только и успевал, что смотреть по сторонам. В выходные его с собой никто кататься не брал. Мирош, проспавшись в субботу, следующие сутки провел у Фурсы — соображали на двоих что-то новое, пока без стихов, что впоследствии вызвало у Ивана восторженное: «Хочу студийную запись». «Текст напиши сперва», — прозвучало в ответ.
Одно из самых положительных качеств Влада: ненавязчивость. Если он и говорил, то исключительно по делу, потому и о пятничном инциденте не прозвучало ни слова. Фурса всегда был чист, в отличие от Мироша. Он даже алкоголь не употреблял ни в каком виде. Но в то же самое время не позволял себе ни осуждать вслух Гапона, находя ему оправдания, когда Мирош психовал, ни самого Мироша, хотя его-то явно не одобрял, попросту по-дружески беспокоясь, да и вообще никого другого из группы. Если самого себя он считал не более чем техничным гитаристом, то Ивана — по меньшей мере, кем-то вроде Пола Маккартни. Талантливому человеку, по его разумению, прощалось если не все, то многое, чем Мирош беззастенчиво пользовался, позволяя себе заявиться как ни в чем не бывало после любой выходки.
Ровно как в воскресенье.
Он подгонял время, стремясь его опередить. Чтобы выходные не тянулись бесконечной чередой часов до понедельника, когда появится хотя бы шанс отыскать Зорину. Там, на концерте под Дюком, он впитывал ее всю — лицо, руки, звуки голоса и клавиш. Тонкую шею, губы — наверняка мягкие, как у ребенка. И твердил про себя: «Академия имени Неждановой, академия имени Неждановой, академия, мать ее, имени Неждановой». Это маленькие принцессы учатся в музыкальных школах. Королева доросла до консерватории.
Ждал понедельника, как иные дети ждут Новый год. С некоторым любопытством и неистребимой верой в чудеса. Почему — черт его знает. Может быть, потому что волшебство уже случилось, когда она села в один с ним вагон, а потом, спустя несколько месяцев, оказалась пианисткой.
И какую ж пургу он метелил под тем чертовым Дюком! Шоу не удалось.
Включился инстинкт охотника.
Этот самый инстинкт и вел его туда, где можно было ее найти. Пока не понимал, для чего. То ли Гапона выгнать взашей, а за его инструмент усадить ее. То ли наметил себе новую высоту — с фамилией Зорина. И в то же время понимал ясно: «моя» — это не фигура речи. Он так ее чувствовал.
Впереди вдоль дороги в глаза бросился собор Святого Павла. И саму дорогу перечеркивали трамвайные пути.
— Приехали, Лорка, — сообщил Мирош, сворачивая к парковке перед академией. Лорка завозился сзади и шумно засопел носом. Часы показывали чуть больше десяти утра. И вариантов, представлявшихся Ивану Мирошниченко оптимальными в данном конкретном случае, было два. Сидеть здесь и ждать, когда Зорина появится — появится же когда-нибудь, раз тут учится. Или зайти внутрь, осмотреться и, вероятно, наведаться в деканат, например. Первый вариант, возможно, был более жизнеспособен ввиду того, что не вызывал опасений быть посланным, по крайней мере, деканатом. Но жажда деятельности делала просиживание в машине малопривлекательной перспективой.
Решение подсказал Лорка, засуетившийся между сиденьями, переступая с лапы на лапу. Псу не терпелось размяться.
— Одно не исключает другого, — хмыкнул Иван, вышел на улицу, наклонился, заглянув в салон, и сказал: — Сидеть смирно и ждать. Скоро буду.
Прозвучало почти издевательски. Собачьи глаза сделались несчастными и смиренными.
Мирош попал в перемену. «Козы консерваторские», равно как и «козлики», сновали по зданию, переговариваясь между собой и создавая развеселое академическое многоголосье. От обычных студентов эти отличались тем, что некоторые из них были с музыкальными инструментами. Благоговения не внушало. Но весело почему-то стало.
Здесь же, в просторном холле, где все вокруг бежевое и золотое, будто бы с порога строго и навязчиво вдалбливали в голову: нехрен понапрасну шариться в храме искусства — на стенах, красовались портреты выпускников академии, достигших больших результатов в мире музыки, и легендарных преподавателей, достигших результатов еще бо́льших. Мирош побродил под ними, оправленными во внушительные рамы, среди колонн и высоких сводов, вчитываясь и припоминая, знает ли хоть кого-нибудь. И втихомолку ржал: с умными ему не по пути, а к красивым не допустят.
Поймал какую-то девчонку и с уверенным видом спросил:
— А у пианистов деканат где?
Та на мгновение застопорилась, разглядывая его, а потом деловито и почти снисходительно сообщила:
— Фортепианно-теоретический на втором.
Мирош кивнул, направился к лестнице, на ходу проворчав себе под нос: «Фортепианно-теоретический. Охренеть». А потом завис, немного не доходя до нее. Здесь располагался здоровенный стенд с объявлениями, среди которых в глаза бросалась светло-салатовая афишка. В этой самой точке, исходной для сотворения вселенной и ее галактик, Мирош замер всего на минуту, чтобы за спиной услышать знакомый голос.
— Аристарх совсем рехнулся. У меня и так ничего не получается, еще и он… как удав.
Иван вздрогнул, но остался стоять, как стоял. В общем гомоне голосов вычленив ее — жалобный. Соблазн повернуться и обнаружить себя, просто поздоровавшись. Еще больший соблазн подслушать, прикоснуться к тому, что внутри.
— Аристарх по жизни удав. Только других он живьем заглатывает, а тебя всего-то гипнотизирует, — прозвучало в ответ. Розововолосая.
— А он и заглотнёт. Когда я ему концерт провалю.
— В прошлый раз ты ныла, что не допустит. Допустил же!
— Я не ною! — слабо возмутилась Полина. — Это правда.
— А Пламадил не допущена. Но это я так, к слову.
— Может, и к лучшему. Чем потом перед зрителями…
«Зорина, ты дура?!» — мелькнуло в Мирошевой голове. Перед глазами отчаянно мельтешил светло-салатовый фон. На буквах он сосредоточен не был. Буквы прыгали. «Концерт класса приват-профессора кафедры…»
— Зорина, ты дура?! — повторила вслед его мыслям розововолосая.
— Можно подумать, ты умная!
— Да он тебя специально гоняет, мелкая. Потому что любит. Кого не любит — просто недопуск и пошел вон.
— А получив диплом, отправлюсь прямиком в дурку, — вздохнула Полина.
— Не отправишься. От Фастовского либо на большую сцену, либо за швабру и тряпкой по полу елозить. Не твой случай.
— И какой же мой?
— Первый, бестолочь! — это доносилось уже с лестницы. Мирош медленно выдыхал. Он нашел ее. Его глаза нашли ее на афише.
«17 апреля, среда. Концерт класса приват-профессора кафедры общего и специализированного фортепиано Фастовского Аристарха Вениаминовича. Золотой зал Одесского литературного музея. Начало в 17:00. Вход свободный.
Исполнители:
Немчук Владислав (4 курс)
Кольцова Александра (2 курс)
Гнилорыбова Вероника (3 курс)
Царенко Тарас (3 курс)
Зорина Полина (3 курс)…»
Зорина Полина — третий курс. И чудовище приват-профессор Фастовский.
Голоса поглотил гомон студентов. Перемена заканчивалась. А Мирош стоял и перечитывал афишу. Приват-профессор. Конферансье. Сочинения классических и современных композиторов. Зорина.
Зо-ри-на.
Улыбка тронула его губы. У него есть этот день. Следующий день. И будет среда. Послезавтра будет среда. Не проморгать бы.
К машине Мирош возвращался, зная, что послезавтра будет среда, а псина в его салоне наверняка устала соблюдать дисциплину. Покормить. Выгулять. Дождаться, покуда Зорина выйдет из здания академии. Интересно, домой она едет на трамвае, ловит маршрутку или идет пешком?
По истечению полутора суток, пришедшихся на его заочное знакомство с жизнью ученицы консерватории, он знал, что живет она в Черемушках, может пройтись до Ришельевской ради «Шоколадницы» и всегда переходит дорогу только в положенном месте. Собственно, и вся информация, которой теперь несоизмеримо больше, чем еще только неделю назад, когда он думал, что забыл про нее навсегда после вьюжных январских сумерек в Хьюндае.