Страница 6 из 26
- Как он выглядит? Мне бы не хотелось будить его. Клянусь, мне этого совсем не хочется.
- Лучше не надо. Поставь свечу на стол, в лампу; кашляни, как бы ненароком, как будто ты уходишь. Если он проснется, тем лучше. Если же нет, мы отправимся спать, а ты погасишь свет, как в старые добрые времена.
Джексон содрогнулся, однако в точности исполнил все, что ему было сказано. Кашлянул (будто случайно) убедился, что это бесполезно, и потушил свет. Только в библиотеке свет лампы падал на воротник рубашки, все еще подрагивавший. И только высокое зеркало на площадке дремало, полузакрыв глаза, готовое проснуться и отразить темную фигуру хозяина дома, когда он с зажженной свечой медленно проследует мимо него в спальню.
<p>
* * *</p>
Он проснулся. Свеча в лампе догорела и погасла; рассвет, ранний рассвет середины лета, уже вступал в свои права, властно вторгаясь чрез задернутые уродливые жалюзи. Из сада и близлежащих окрестных рощ доносился ранний звонкий щебет бесчисленных птиц. Где-то на дальней дороге тяжело прогрохотала повозка с ранними рабочими. Нет, свечи больше не нужны; он будет спать днем, с тем приятным чувством успокоения, дающего твердую уверенность в том, что все будет хорошо, или, если не твердую уверенность, то хотя бы надежду.
Ах! как часто в этот самый час он поднимался по лестнице, с любопытством рассматривая свое отражение в зеркале. Как раз сейчас его голова должна была появиться на фоне закрытых дверей японской комнаты. В зеркале отражались позолоченное обрамление дверей, сине-белые восточные вазы, здесь было все, кроме... кроме темной фигуры. Александр Вайатт видел все, кроме самого себя. Зеркало, его зеркало, отражало все, кроме него самого! Назад! скорее назад, в библиотеку! Что-то случилось!
Здесь, в кресле, дух Александра Вайатта, который не могло показать зеркало, увидел неподвижное бездыханное тело, застывшее в кресле.
- Я умер, - прошептал Александр Вайатт, - и это... это... это все.
<p>
ПОКОРНАЯ ЛУНЕ</p>
Даже в детстве, принцесса Виола не могла спокойно слышать танцевальную музыку; ритм движения ее крови сейчас же настраивался на ритм музыкальный, заставляя ее раскачиваться, подобно деревцу при порывах ветра, в высшей степени плавно и грациозно.
Она не считалась красавицей, но очень милой, с длинными, до колен, волосами, и если не танцевала - тогда она была самим воплощением изящества и огня - казалась вялой и апатичной. Сейчас ей было шестнадцать, и она была обручена с принцем Хьюго. Эта помолвка отвечала интересам государства. Для нее это событие было сопряжено с династическими вопросами; она подчинилась неизбежному; все решилось; Хьюго же в ее глазах был так себе - во всяком случае, не бог; впрочем, никакого значения это не имело. Что же касается самого Хьюго, его отношение к предстоявшему событию было иным - он любил принцессу.
В честь обручения был задан пир, а затем и танцы в большом зале дворца. Отсюда принцесса вскоре сбежала, недовольная и разочарованная, и направилась в дальнюю часть сада, раскинутого вокруг замка, где она уже не могла слышать музыку, призывавшую ее.
- Они умеют двигаться, - сказала она сама себе, когда убедилась, что ее никто не может услышать, - но танцевать они не умеют. Их движения правильны, они не допускают ошибок, но они - машины, повторяющие бесконечные раз-два-три. То, что они называют танцем, полностью лишено вдохновения. Разве так танцую я, когда остаюсь одна?
Так брела она, пока не оказалась перед входом в старый заброшенный лабиринт. Он был построен при ком-то из ее предков. Окружали его полуразрушенные высокие стены, густо поросшие наперстянкой. Сам лабиринт представлял собой хитросплетение высоких живых изгородей; в самом его центре имелось открытое пространство, окруженное могучими соснами. Много лет назад ключ от лабиринта был утерян, и теперь находилось мало желающих проникнуть в него. Дорожки, некогда посыпанные гравием, скрылись обилием трав, в некоторых местах живые изгороди, распространившись за отведенное им пространство, почти полностью блокировали проходы.
Минуту или две Виола неподвижно стояла перед воротами, глядя сквозь кованые решетки ворот с геральдическими фигурами. Затем, охваченная внезапным приступом любопытства, вдруг решилась войти в лабиринт и прогуляться до самого его центра. Она толкнула двери и вошла.
Снаружи, в свете полной луны, все казалось необычным, здесь, в темноте аллей, безраздельно царила ночь. Вскоре она позабыла о своем намерении и бродила бесцельно, иногда сворачивая, когда ежевика причудливыми переплетениями преграждала ей путь, или вздрагивая, когда из массы вьюнков на ее щеку вдруг проливалась прохладная влага. Внезапно она остановилась, обнаружив, что перед ней открытое пространство, окруженное высокими соснами; она достигла своей цели - центра лабиринта. Она была здесь, и она радовалась этому. Земля здесь оказалась усыпана белым песком, мелким, и, казалось, плотно утрамбованным. С ночного неба щедро лился лунный свет, превращая площадку в некое подобие сцены.
Виола подумала о танцах. И не успела подумать, как ее атласные туфельки заскользили над сухим мягким песком, и она, легко переступая, скользя, кружась и поводя руками, напевая мелодию, проследовала в центр площадки. Здесь она остановилась и обвела взором окружающие ее темные деревья, залитый серебром песок и луну в небесах.
- Мой прекрасный, лунный, уединенный танцевальный зал, почему я не нашла тебя прежде? - воскликнула она, и тут же добавила: - Но, мне ведь нужна музыка.. Здесь обязательно должна звучать музыка!..
Она сложила руки и молитвенным жестом протянула их к луне.
- Милая луна, - взмолилась она, - пусть твои серебряные лучи принесут мне музыку, сюда, в этот дивный зал, чтобы я могла танцевать, танцевать для тебя одной.