Страница 21 из 31
Ромашкин опять поискал и нашел на снежном поле выпуклые бугорки - до них было еще метров шесть-десять. "С такого расстояния не кинутся. И гранаты лежа не добросят, - лихорадочно думал он. - Надо уловить момент, когда в рост встанут, когда ринутся к траншее. Лежачих много не набьешь".
Солдаты разбегались вправо и влево. Присаживаясь на дно траншеи, тревожно поглядывали на командира из-под серых ушанок, сжимая лимонки в голых руках.
Увидев гранаты, Ромашкин подумал: "Когда фрицы вскочат, дорога будет каждая доля секунды". Шепотом приказал:
- Разогнуть усики на гранатах!
Тихая эта команда пошла по траншее. Солдаты передавали ее друг другу.
- Разогнуть усики...
Василий поглядел в тыл: не подбираются ли сзади? И опять негромко сказал, уверенный, что его слова тут же передаст "солдатский телефон":
- Внимательно следить на флангах!
Короткий говорок опять побежал от командира в противоположные концы траншеи.
А призрачные фигуры в белом, чем ближе подползали, тем медленнее двигались. Ромашкин от перенапряжения мысленно даже звал их: "Ну, давайте, давайте!.. Чего медлите?" Сердце у него стучало так громко, что невольно подумал: не услышали бы этого стука немцы. Стало вдруг жарко. Он расстегнул полушубок.
"Перед броском вперед они должны приостановиться, подождать отставших", - соображал Ромашкин и тут же увидел, как один из немцев приподнялся, потом разом встали остальные и покатались по глубокому снегу вперед без единого звука, словно ватные.
- Огонь! - заорал Ромашкин во всю грудь и метнул гранату.
Солдаты тоже вскочили со дна траншеи. Замелькали в замахе руки. Торопливо затараторил пулемет Ефремова. Забухали взрывы гранат. Взвизгнули, брызнув в стороны, осколки. Закувыркались, заметались, закричали белые фигурки между огненными и черными всплесками земли.
- Бей гадов! - кричал Ромашкин.
Он бросил еще одну гранату, затем вскинул автомат и стал стрелять. Справа и слева гулко гремели винтовочные выстрелы.
Радость оттого, что все получилось, как было задумано, и особенно вид удирающих врагов вытолкнули Ромашкина из траншеи.
- Лови их! За мной, ребята!
Он бежал скачками, проваливаясь в глубокий неутоптанный снег, стреляя на ходу. "Живьем бы, живьем бы взять хоть парочку!" - с азартом думал Василий, догоняя удирающих. Вот уже совсем рядом один, запаленное дыхание со свистом вырывается из его груди - не дышит, а стонет от перенапряжения: "Ых! Ых!"
Ромашкин схватил немца за плечо. Оно оказалось мягким, рукой прощупывалась вата. "В разведку пошел, а столько понадевал на себя, вояка!" - мысленно упрекнул его Василий и ударил автоматом по голове. Уже размахнувшись, успел подумать: "Не пробить бы голову, вполсилы надо!" Фашист, взмахнув руками, упал в снег. Но сразу вскочил и бросился на Ромашкина, стремясь схватить за горло скрюченными, растопыренными пальцами. "Когда же он успел рукавицы сбросить?" - удивился Ромашкин и привычным приемом, который много раз применял на ринге, отбил в сторону руки врага и так же автоматически влепил ему увесистый хук в челюсть. Немец крякнул и опрокинулся навзничь. Василий, будто на ринге, стал отсчитывать про себя: "Раз, два, три... Тьфу, да что я - рехнулся?"
Он окинул взглядом место стычки. Все было кончено. Солдаты тянули, держа за шиворот, еще двух упирающихся гитлеровцев. Несколько убитых лежали, уткнувшись лицом в снег. Человек шесть мелькали вдали. Бирюков стоя, а Махоткин с колена били по ним одиночными, хлесткими на морозе выстрелами.
- Ушли, язви их в душу! - сказал Махоткин с досадой и прекратил стрельбу.
Ромашкин кивнул на убитых:
- Собирай их, ребята; и давайте быстро в траншею. Сейчас сабантуй начнется! - Склонившись к своему пленному, дернул его за рукав: - Эй, ауфштеен! Хватит прикидываться, не так уж сильно я тебе врезал. - И честно признался: - Но врезал все-таки от души! Давай, давай, ауфштеен!
Немец таращил мутные после нокаута глаза, тряс головой, пытаясь смахнуть одурь, с опаской поглядывал на лейтенанта.
- Пошли, форвертс! - командовал Ромашкин. - Сейчас твои друзья долбить начнут. Теперь твоя жизненка им до феньки. Теперь им важнее убить тебя, чтобы не давал сведений. Понял?
Солдаты за руки и за ноги волокли убитых гитлеровцев. Надо оттащить их в сторону, а при случае и закопать. В боевом охранении были опытные бойцы, знали: чуть потеплеет, и трупы станут разлагаться, тогда не устоишь от смрада на посту.
В душе каждый гордился своим командиром: "Башковитый, хоть и молоденький".
Бирюков подвел к взводному еще одного немца и, как бы продолжая недавний разговор, сказал:
- Вот, товарищ лейтенант, может, он и хорошо стреляет, а все же я изловил его.
- Молодец, Бирюков, ты как русский медведь, тебя только раскачать надо.
Солдат насупился.
- Какой же я медведь? Я человек, красноармеец. У меня дети есть. Они, чай, не медвежата.
- Не обижайся, так обо всех нас, о русских, говорят. И, может, правильно это: не очень мы поворотливые, долго раскачиваемся, но уж когда встанем на дыбы, клочья полетят.
- Если в таких смыслах, я согласен. - Бирюков улыбнулся.
Пока темно, надо было поспешить с отправкой пленных на НП командира роты. Днем с ними не выбраться. И от обстрела их нужно сберечь.
Странное дело - война. Вот стоят перед Ромашкиным враги. Они хотели убить лейтенанта и двенадцать его солдат. Бели бы им повезло, перебили бы всех беспощадно. Может быть, одного-двух пощадили, потому что нуждаются в "языках". Но попались сами. И лейтенант Ромашкин, которого они хотели убить, заботится, чтобы поскорее увести их от опасности. А сам останется здесь под обстрелом, и, кто знает, может, его убьют в отместку за этих вот пленных.
Василий по телефону доложил обо всем командиру роты, применяя нехитрый код, который вряд ли мог ввести кого-нибудь в заблуждение, но все же имел на фронте широчайшее распространение:
- У меня "у" нет, "р" тоже нет. Пришлите "картошки", "гороха" не надо. Трех "зеленых карандашей" высылаю в сопровождении двух моих "карандашей".
- Давай зеленых немедленно! - громко и властно сказал лейтенант Куржаков. Он всегда говорил с Ромашкиным громко и властно - считал, что так нужно, потому что в равном с ним звании занимал должность командира роты...