Повесть о дружных

На школьном дворе было тихо: воскресенье. Но из деревни доносился неустанный шум работы, и среди него настойчиво раздавался какой-то новый, веселый звук: "стук-стук-стук" и "тук-тук-тук" - стучали десятки молотков.

- Что это такое, Власьевна? Что это стучит?

- А это ребята сегодня скворечни ладят. Постановили у каждого дома прибить - вот и стараются. Всё Лена Павловна удумала. Затейница!

- А скворцы уже прилетели?

- Сегодня или завтра прилетят. Вон уже разведчики шныряют. Гляди, гляди - высматривают, цел ли старый дом, да нет ли в нем кого чужого?

И правда, веселая черно-зеленая птичка закружила перед домом, села на крышу крылечка, заглянула в старую скворечню. К ней подлетела вторая и залились, защелкали, засвистели о чем-то своем, скворчином.

Власьевна ушла в дом прибираться, а Тане стало скучно.

"Что ж это никто не идет из ребят, а Леночка даже в воскресенье не может дома посидеть!"

И вдруг Таня увидела, что в деревне происходит что-то необычное. Вон две женщины побежали в правление. Быстро побежали, на ходу завязывая платки. Вон кузнец вышел из кузни. На свежем воздухе от его фартука, волос, могучих плеч поднялся легкий парок,- казалось, что человек дымится. Выскочила продавщица из сельпо и тоже заспешила в правление.

Девушка в красном платье, верно Марушка, стоит на крыльце правления и, приложив руки ко рту, кричит что-то, но до Тани доносится только "А-а-а!"

- Власьевна! - позвала Таня.- Иди сюда!

- Что такое?

Таня уже ничего не говорила, только показала вниз, на деревню.

Там уже из каждой избы бежали к правлению колхоза люди, останавливались, размахивали руками, собирались кучками.

- Таня, сиди тихонько! Я побегу узнаю. Неужели правда? Неужто уже?

Власьевна накинула ватник и побежала вниз. Вот она встретила кого-то, кажется, Марью Дмитриевну, о чем-то поговорила, и вдруг Таня увидела, что две взрослые женщины, словно маленькие, обнялись крепко-накрепко посреди белого дня на деревенской улице.

"Что же это такое? Что случилось?"

А тут вдруг весь воздух затрепетал, зашумел, засвистал, запел...

Сотни веселых птиц ринулись на деревню, на школьный двор, на опушку леса. Они дождем сыпались на деревья, на крыши, они щебетали, и пели, и купались в солнечных лучах. Скворцы прилетели - вестники победившей весны!

И голоса их сливались со звоном ручейка и шелестом берез, и казалось,сами солнечные лучи звенят, как туго натянутые струны.

И, покрывая шум и стрекотанье, задыхающаяся Власьевна взбежала на крыльцо и молодым, срывающимся голосом крикнула Тане:

- Наши вошли в Берлин! В Берлин, Чижик!

Платок упал с ее головы, и серебряные волосы распушились над высоким лбом; и Власьевна, плача и смеясь, повторила слова приказа: "...водрузив над Берлином знамя победы".

Слава нашему народу!

Настали какие-то странные, лихорадочные дни. Никто не мог работать. Леночка и Галина Владимировна то и дело убегали из дома. Непроверенные тетрадки часами лежали на столах. Власьевна всегда пропадала в деревне. Люди собирались кучками,- значит, говорили о Берлине. В кузне вдруг прекращался стук молота,- значит, там заговорили о Берлине. Марья Дмитриевна шла в деревню,- значит, хотела узнать новости.

Дружные дежурили у радио и все время прибегали к Тане с донесениями.

- Дерутся у каждого дома...

- Горит рейхстаг...

- Что такое рейхстаг?

- Ну, не знаю, какой-то их главный дом.

- Наши окружили центр Берлина...

Враг сопротивлялся отчаянно, дрался за каждый дом, но все равно, все равно это была победа!

Прошел день, и другой, и третий. Вот настала седьмая ночь. Люди старались быть вместе; ходили из дома в дом и толпились у правления.

Двери у Тани не закрывались. И ребята, и женщины наполняли Леночкину комнату и всматривались в карту, и в Берлин вкололи самый большой, самый красивый флажок.

Но фашисты еще не сдались.

И, ожидая этого, люди снова бежали слушать радио, и снова возвращались к карте.

Когда Таня, наконец, ложилась спать, деревня продолжала бурлить и волноваться.

Таня просыпалась и видела, что Лена, не раздеваясь, прикорнула на кровати, что Миша спит, сидя у стола в кухне, что в комнате Галины Владимировны горит свет.

А рано утром всех поднял на ноги зычный голос.

Петр Тихонович проскакал по деревне. Он стоял на двуколке во весь свой могучий рост и, запрокинув меднобородую голову, кричал во всю силу: "Победа! Победа! Победа!"

Так пролетел он по всем улицам Бекрят и повернул на дорогу к Холмам, словно сразу хотел сообщить всем деревням, всей стране, всему миру эту долгожданную весть!

Люди выскакивали из домов и смотрели ему вслед, обнимались и плакали, смеялись и снова обнимались, и снова плакали...

Леночка крепко обняла Таню.

- Чижик! Мир, мир! Война кончилась, и папа цел, и Андрюша приедет! Мир, Чижик, мир!

Галина Владимировна вбежала в комнату и подхватила Таню и заплясала с ней по комнате, наполняя высоким своим голосом весь маленький домик:

- Мир, мир, мир! Конец войне! Никто не будет больше умирать на фронте! Жизнь-то какая пойдет! Какая работа!

А потом сотни колхозников из Бекрят, из Запальты, из Холмов, из Осиновцев запрудили улицу перед правлением. Мише пришлось нарастить провод и вынести репродуктор на крыльцо. И люди замерли, не дыша, когда раздались слова, которых так ждали, которые так жаждали услышать все эти четыре трудных, бурных, героических года:

"Наступил великий день победы над Германией...

Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь Отечества,не прошли даром и увенчались полной победой над врагом...

С победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы!

Слава нашему великому народу, народу-победителю!"

ЭПИЛОГ

Часы на Кремлевской башне пробили двенадцать, и звон их раздался в Москве, в Ленинграде, в селах Украины, в лесах Белоруссии, в горах Дагестана, в кишлаках Туркмении, от Черного моря до Белого, от Карпат до Камчатки.

И по всей стране люди, подчиняясь веселому звону, поздравляли друг друга с Новым, 1949 годом!

И Таня протянула свою рюмочку с наливкой к папиному бокалу, к Андрею, к Леночке, к тете Кате...

Уже второй раз встречают они Новый год в своей прежней городской квартирке, и кот Марфут мурлычет под столом, и карточка мамочки улыбается со стены.

Папа немножко прихрамывает, у Андрея болит раненая рука, но самое важное, что все вместе!

Таня уже в восьмом классе, и, кроме папы, все перестали называть ее Чижиком.

Леночка учится в педагогическом институте; Андрей скоро будет инженером, а тетя Катя не бросает завод.

- Не хочу я, как сурок, сидеть в своей норе. Хочу работать на людях.

А кто же еще, шестой, сидит за столом? Полосатая тельняшка обтягивает грудь, коротко острижены русые волосы над высоким лбом, и ярко надраена бляха на поясе... Конечно, это Миша.

Он возвращается из отпуска в свое училище, и нет конца его рассказам о Бекрятах:

- Вам бы не узнать деревню! Вместо нашей школы построили семилетку, и Власьевна добилась своего - навела паркет. В избах горит электричество. Сын Ивана Евдокимыча, теперешний председатель колхоза, только и думает, что бы еще построить. Задумал вместо нашей читальни клуб открыть.

- Ну что ж,- говорит Андрей,- вот Леночка кончит институт, и поедем туда; я буду строить, а Лена - учить.

- А я? - Таня по привычке надувает губы.

- А ты кончишь ученье и тоже приедешь к нам. Я построю к этому времени чудесную больницу, и ты будешь в ней главным врачом.

- И у тебя всегда будет много... этого... как его зовут... сульфидина,- смеется Миша.

- Ну уж,- говорит Таня презрительно,- подумаешь, сульфидин! Я изобрету какое-нибудь лекарство, которое будет помогать от всех болезней.