Всё, что любовью названо людьми

— Ну, в некоторой степени она всё же женщина, — с улыбкой признался Уолтер.

— Значит, ты всё же влюблён.

— Это куда больше, пойми ты! — Уолтер порывисто вскочил, прошёлся по кабинету. — Я люблю её, да, всем сердцем — но я мечтаю служить ей, а не обладать ею! Я хочу быть с ней рядом в часы досуга, на охоте, в политике — быть её опорой, её вассалом, вернейшим из подданных. Там, где другие ищут в своём положении выгоду, я хочу лишь отдавать!

— Но без выгоды ты не остаёшься, — язвительно заметил Кроули. — Она сделала тебя богатейшим человеком в Англии.

— Я её об этом никогда не просил, — негромко ответил Уолтер. — Я с благодарностью принимаю каждый её дар, но если она попросит вернуть их — я расстанусь с ними без сожалений.

Кроули скептически хмыкнул. Уолтер, пройдясь от стены к стене, вернулся, сел на краешек своего кресла.

— Я не хочу, чтобы она принадлежала мне, — сказал он. — Это я хочу принадлежать ей. Если нами правит высшая сила, Елизавета — её избранница, служить ей — всё равно что служить Богу.

— Ты же отрицаешь существование Бога, — напомнил Кроули.

— Христианского Бога, как о нём говорит Библия — да. Но я верю, что нами правит высшая сила. Я чувствую в ней… — он прервался, пошарил глазами по комнате. — Я не знаю, как объяснить. Это величие, от которого захватывает дух. Это больше, чем любовь. Что-то высшее, нечеловеческое.

Кроули смотрел на него, кисло сложив губы.

— А по-моему, ты просто влюблённый дурак, — сказал он.

Если Роули и был влюблён в Елизавету лишь как в королеву, то Елизавете этого явно было недостаточно, и простить этого она не могла. Когда Уолтер женился на её фрейлине, Елизавета отдалила его от себя. Уолтер был в отчаянии, но все его мольбы о возвращении оставались без ответа. Он был изгнан из своего рая.

Кроули, переживая за него как за себя, не покидал друга. У них было слишком много общего. Возможно, их дружбу связала сама судьба — или та высшая сила, в которую верил Уолтер.

После смерти Елизаветы трон занял Яков. По абсурдному обвинению в государственной измене Роули был приговорён к казни. Как и предписывалось изменнику, его ожидала страшная смерть после долгой пытки. Но за него вступились дворяне, и исполнение приговора отсрочили, заперев Уолтера в Тауэр.

Он провёл там тринадцать лет. Там бы и умер, если бы дела Якова не пришли в упадок, если бы стране не понадобились деньги, если бы Роули не сумел убедить Якова, что экспедиция за золотом в Новый Свет пополнит казну. И его отпустили.

Роули знал, отправляясь из Англии, что обратно должен вернуться с драгоценным грузом — либо ему лучше не возвращаться, потому что смертный приговор был лишь отсрочен, а не отменён.

И теперь Уолтер с сожалением смотрел на испанские корабли, проходящие мимо. Он был связан по рукам, как верёвкой, требованием короля — во что бы то ни стало сохранить мир с Испанией, даже косо в её сторону не смотреть. Король Яков боялся войны — он знал, что ему не выстоять. Испания быстро богатела за счёт Нового Света, а Англия оставалась в стороне от этих сокровищ. Если бы можно было грабить испанцев, Роули вернулся бы назад в Англию уже через пару месяцев, набив трюмы золотом. Но грабить было нельзя, и Роули верно выполнял королевский приказ. И все испанские корабли, плывущие из Нового Света с грузом золота, серебра, жемчуга, сахара и рома, проходили мимо эскадры Роули неповреждёнными.

Во времена Елизаветы пиратство считалось достойным занятием — если пираты, возвращаясь к английскому берегу, делились с короной частью своей добычи. Взамен их не старались отыскать и повесить, так что положение вещей устраивало всех. Роули был удачлив, а Кроули полюбил морские путешествия. Но эти времена прошли.

Как хрупка человеческая жизнь!.. Отвернёшься — а она уже оборвалась. Кроули не сводил глаз с Уолтера, будто боялся, что стоит ему отвлечься, как Смерть отберёт его. Он остро ощущал ценность мгновений — таких, как сейчас, когда его друг стоял рядом с ним на квартердеке* «Дестини» и с досадой смотрел на испанские корабли, по которым нельзя было сделать ни единого выстрела.

— Черт бы побрал короля и его трусость, — с досадой сказал Уолтер. — У нас пятнадцать кораблей! Мы могли бы разорить испанский Мэйн и вернуться с достойной добычей. Но Яков так боится войны с его кастильским величеством, что я не могу в их сторону даже плюнуть. Елизавета бы этого не допустила. Но её больше нет, — горько сказал он.

Кроули вздохнул, развернулся и навалился грудью на планшир*, уставился на кильватерную струю*, которая пенилась на волнах. «Дестини» шла полным ветром, испанцы вскоре остались далеко позади вместе с сожалениями по поводу упущенной добычи.

Кроули, конечно, мог бы куда ревностнее выполнять распоряжение Преисподней, и без большого труда подбить Уолтера нарушить королевский приказ и напасть на испанцев, что привело бы к новой войне — но Кроули не старался усердствовать. Уолтер и так едва вымолил себе возможность покинуть Тауэр, абсурдные обвинения в государственной измене с него так и не были сняты. Если бы он прельстился испанским золотом и натянутые отношения между Англией и Испанией стали бы ещё более натянутыми, в Лондоне Уолтера ждала бы благодарность в виде четвертования. Король Яков, судя по всему, шутить не был намерен.

Впрочем, была и ещё одна причина, по которой Кроули не сильно старался подбить Уолтера на безрассудство.

Эта причина, в камзоле цвета персиковой розы, стояла на полубаке* и расправляла на плечах широкий кружевной воротник, который небрежно сминал ветер. Ветер вообще был игрив — качал завитые локоны, трепал пучок лент и белых страусиных перьев, приколотый к широкополой шляпе.

Наблюдая за Азирафелем с видом совершенно незаинтересованным, Кроули склонил голову сначала на один бок, потом на другой. Он так и не решил, как ему относиться к новой моде. Широкий кружевной воротник вместо стоячего — это было радикально, но в этом определённо был шик. А шляпа? Такие широкие поля, что их пришлось приколоть с одной стороны к тулье брошью. Будь это кто-то другой, Кроули бы обязательно пошутил, что эта шляпа может служить дополнительным парусом, а в безветренную погоду ею можно махать, поднимая ветер. Но Азирафель понимал в моде едва ли не больше самого Кроули — ангел всегда был щёголем, и не раз так случалось, что демон перенимал у него новые идеи.

Свежий бриз колыхал перья на шляпе, и Кроули не мог отвести от них взгляд, как кот, которого дразнят пёрышком, привязанным к ленте. Засмотрелся — сам не заметил, как оказался рядом. Азирафель приветливо улыбнулся — как улыбался всегда — придержал рукой шляпу, когда ветер попытался сорвать её.

— Через пару дней будем у Тринидада, если погода позволит, — сказал Кроули. Навалился спиной на высокий планшир, оперся локтями позади себя, скрестил ноги. Нерешительно покачал коленом. Каждый раз рядом с Азирафелем ему приходилось выдерживать нелёгкую борьбу с собой. Он никак не мог решить, стоит ли рассказывать ангелу, в какую пьесу один его старый друг превратил их маленькую стычку в Севилье.

Лопе, конечно, переврал всё, что мог, напихал туда романтической дребедени и тайных признаний, и всё это было бы крайне забавным, если бы только этот паршивец додумался изменить имена или хотя бы не устроил такую интригу вокруг сонета. Кроули и впрямь его написал — в пьяном мелодраматическом припадке, как он предпочитал думать — и Азирафель, разумеется, никогда его не читал. Кроули следовало бы заречься посвящать людей в свои непростые отношения с ангелом. Если бы слух о событиях из этой пьесы достиг Райских врат, никому бы не поздоровилось — счастье, что весь тираж пьесы бесследно исчез. Уцелел лишь один экземпляр — тот, что Кроули взял на память, прежде чем подпалить типографию.

— Погода кажется благоприятной, — с довольной улыбкой сказал Азирафель, придерживая шляпу.

— Не очень-то на неё полагайся, — отозвался Кроули, с досадой отвлекаясь от размышлений о пьесе, чтобы поговорить о погоде. — Сейчас осень — самый сезон ураганов.