Страница 31 из 118
Это были два ангела, сплетённые в страстной борьбе. Иногда он стоял перед ней, разглядывая то с одной стороны, то с другой. Ему виделись в ней они оба, он и Азирафель, в вечной борьбе за людские души — и в борьбе друг с другом. Он разглядывал тела и крылья, воображал, как замершие мраморные ангелы оживают, и их борьба превращается в примирение — жаркое, лишённое стыда и сомнений.
Но каждый раз, останавливаясь возле них, Кроули не мог выкинуть из головы мысли о том, с кем сейчас разговаривает Азирафель, кому улыбается, с кем смеётся?.. Кто касается его руки?.. Видеть его с другими было невыносимо, но не видеть его, позволяя своему воображению взамен рисовать неприличные и неосуществимые картины, было ничем не лучше.
И Кроули, сделав круг, всегда возвращался в зал, где обычно они все собирались.
Кардьере, любимый лютнист Лоренцо, сидел на скамеечке в нише у окна, наигрывая лирическую мелодию. Азирафель сидел рядом с ним, заворожённо наблюдая за пальцами, трогающими струны, и кивал в такт, радуясь, когда угадывал мелодию. На скамье под гобеленом Микеланджело увлечённо целовался с каким-то новеньким юношей чуть постарше себя — Кроули в последнее время не очень-то следил за тем, кого Лоренцо приглашает в свой дом, но это наверняка был художник, поэт, камнерез или философ. Впрочем, философ — вряд ли, уж слишком тот был юн. Фичино, перегнувшись через высокую спинку кресла Лоренцо, что-то вполголоса говорил ему о Неаполе. Пико пересказывал кому-то историю своего спасения и заточения. Он всё ещё выглядел ошеломлённым. Раньше Кроули присел бы рядом, чтобы послушать, но сейчас прошёл мимо. Ему пришлось как следует поработать, чтобы убедить Пико проникнуться идеями своего старого знакомого Савонаролы, и от этой работы Кроули до сих пор было тошно.
— Кроули, — позвал Лоренцо, заметив его возвращение. — А ты снова невесел, друг мой?
— Я на полдороге к веселью, — Кроули взял со стола стеклянный бокал, плеснул вина и отсалютовал хозяину дома. — Твоё здоровье.
Лоренцо кивнул, принимая честь.
— Тогда и ты сделай мне одолжение — позволь поблагодарить тебя за то, что вернул нам Пико.
— Я ничего не прошу, — отмахнулся Кроули.
— Маленький знак благодарности? — Лоренцо поднял с колен венок, сплетённый из белых роз. — Мне будет приятно.
Кроули вздохнул. У этого человека смерть стояла уже за плечом, и каждая просьба могла оказаться последней. Он кивнул, соглашаясь. В конце концов, почему бы и нет? Лоренцо был поклонником античности, даже одну из своих вилл он построил в подражание патрицианским домам. И собрания его платоновской академии были поклоном в сторону античных симпосиумов с вином, философией и хорошенькими юношами. Кроули не имел ничего против того, чтобы получить немного чествований. Он шагнул к Лоренцо, но тот вдруг позвал:
— Синьор Азирафель, окажите нам любезность, побудьте сегодня нашим Меркурием, снизойдите к герою.
Азирафель засмеялся от внезапной неловкости, но с готовностью встал:
— Ни в коем случае не могу вам отказать!
Лоренцо передал ему венок через Фичино, и Азирафель, двумя руками подняв награду, со значением откашлялся. Кардьере, покинув своё место, чтобы не отнимать у Азирафеля сцену, взял пару торжественных нот, призывая зрителей проникнуться этим моментом. Шикнул на Микеланджело, который ничего не слышал и теперь растерянно хлопал глазами, облизывая красные губы.
Лоренцо ждал. Азирафель ждал, глядя на Кроули, готовый исполнить роль королевы турнира и одарить рыцаря своей благосклонностью.
Ну что ж.
Кроули пересёк зал, на последнем шаге опустился перед ангелом на одно колено, склонил голову. Сердце вдруг всполошилось, забилось так часто и громко, что он слышал его у себя в горле. Презрев все законы приличного поведения, оно, кажется, застряло где-то в трахее, так что Кроули ощутил резкую нехватку воздуха. Дышать пришлось осторожно, напрягая шею, чтобы безумное сердце не решило вдруг выпрыгнуть через горло.
— Прими этот венок, — декламативно сказал Азирафель где-то там, наверху, — в знак нашей любви, и в благодарность за мир и спокойствие, которые ты вернул нам, вызволив нашего друга. Ты был храбр и настойчив, — продолжил он, явно увлекаясь своей ролью, — ты шёл к своей цели, презрев препятствия, и твоя заслуженная награда, — он сделал драматическую паузу, — принадлежит тебе.
Кроули почувствовал, как тяжёлые розы опустились ему на голову, упругие лепестки легли на волосы. Где-то в венке остался один или два шипа, и они укололи его.
Азирафель поправил венок, будто остался недоволен тем, как тот лёг, сдвинул его влево. Потом снова, только немного вправо. И ещё раз. Кроули ощутил дрожь в коленях и ему немедленно захотелось сесть понадёжнее. Он сел прямо на пол, оперся руками позади себя для устойчивости. Он решил, что не будет ничего страшного, если он немного посидит вот так, пока ему не станет легче дышать. Потом он уйдёт, конечно — но пока посидит.
Он переложил ноги поудобнее, пытаясь отдышаться. Азирафель сел на прежнее место у него за спиной. Снова поправил венок, оцарапав шипом кожу. Выпутал зацепившуюся за листья прядь волос, чтобы всё было идеально. Потом другую, которая тоже лежала не на месте. Потом убрал руки. Но долго не продержался — нужно было ещё на дюйм сдвинуть венок вперёд. Нет, назад — так было лучше. И снова поправить волосы.
Кроули, отклонившись назад, наткнулся затылком на его колено и привалился к нему головой — она вдруг стала очень тяжёлой, её трудно было держать.
Перфекционизм Азирафеля не знал пощады. Ангел, кажется, по волоску выпутывал рыжие пряди, потревоженные сдвиганием венка туда-сюда. Выпутывал, разглаживал, пристраивал поизящнее. Кроули чувствовал его почти невесомые пальцы. Он прикрыл глаза, машинально заправил прядь волос за ухо. Азирафель тут же исправил это лёгким движением. Кроули качнул головой, устраивая её поудобнее на колене ангела — Азирафель с тихим вздохом досады снова поправил ему венок, снова разгладил волосы. Задержал руку, когда, казалось, всё было приведено в идеальный вид. Осторожно погрузил пальцы в рыжие кудри, провёл по ним, как по струям воды, пропуская сквозь пальцы. Кроули с удивлением понял, что Азирафелю всерьёз это нравилось. Нравились его волосы.
Азирафель сдвинул ногу, чтобы Кроули было удобнее опираться на неё — и Кроули без слов принял приглашение, сел ближе, привалился к его бедру и опустил на него затылок. Азирафель довольно вздохнул и вновь запустил пальцы в его волосы.
Рядом негромко переговаривались, поодаль целовались, смеясь. Лютнист играл что-то нежное, перебирая струны и напевая себе под нос. Кроули молчал, прикрыв глаза. Азирафель — тоже. Кроули, будто невзначай, обвил рукой его лодыжку, положил на неё ладонь.
Разность их природы обрекала их на вечное целомудрие. Им не суждено было встретиться руками, губами и взглядами — позволив себе поддаться страсти, Азирафель падёт. Здесь нечего было думать, здесь нечего было даже обсуждать. Но вот эта невинная ласка — была допустима. Эта острая малость. И Кроули позволял себе взять её всю.
Пальцы скользили по его волосам, путались в кудрях, терялись в них, касались то края уха, то щеки, то виска. Кроули ловил бы их губами, нежно, как пугливых птенцов — но это было бы уже слишком опасно, и он только прикусывал тонкие губы и закрывал глаза.
Он незаметно гладил его по ноге, бережно проходя ладонью от колена до ступни и обратно, огибая округлые икры, накрывая ладонью косточки щиколотки, изучая со священным трепетом то малое, что ему было доступно. Азирафель негромко вздыхал, прочёсывая его волосы. Кроули, не задумываясь, незаметно даже для себя, освободил ногу Азирафеля из обуви и поставил его ступню себе на ладонь. Напряжение в нём нарастало медленно, но ощутимо.
Перекатываясь головой по мягкому бедру Азирафеля, подставляя голову под его пальцы, Кроули чувствовал, как от этой незначительной ласки его пробирала дрожь по спине. Он даже задавался вопросом, не приведёт ли его это целомудренное переживание к результату совершенно не целомудренному — прямо здесь?