Страница 105 из 118
— Э… ладно, — сказал он, поднимаясь на ноги. Они оказались сейчас не самой надёжной опорой, так что его качнуло из стороны в сторону, прежде чем он нашёл равновесие. — Хорошо. Ладно. Едем?.. — Кроули махнул рукой в сторону окна, за которым терпеливо стояла «Бентли». — Могу даже не гнать.
— Лучше пообещай не лезть на встречную полосу, — заметил Азирафель. — Держись на нашей стороне дороги.
Старая вишня трепетала листьями на ветру, небо затягивала прозрачная дымка. Кроули катал в ладонях сочное, крупное яблоко, сидя на клетчатом пледе. Утром буднего дня в Гринвич парке было пустынно, только парочка бегунов трусцой спускалась с холма, и несколько женщин с колясками прогуливались по дорожкам. Азирафель покосился на яблоко в руках Кроули, переложил на салфетку два ломтя дырчатого белого хлеба.
— Выискиваешь, кому бы его предложить? — спросил Азирафель, заметив рассеянный взгляд Кроули, обращённый к людям.
Тот фыркнул, оставил яблоко в покое. Оно лежало в его ладонях — красивое, чистое.
— Есть миллион других способов совращать людей, — сказал Кроули и зашвырнул яблоко куда-то в кусты. — Ненавижу однообразие.
Азирафель проследил за полётом яблока и сдержанно улыбнулся.
Кроули опрокинулся на спину, устроил затылок на колене Азирафеля. Протянув руку, не глядя схватил кусок хлеба. Ангел отобрал у него добычу, добавил к хлебу ветчину, сыр и горчицу, вернул. Плеснул немного вина в стакан, небрежно пристроил руку на грудь Кроули. Тот жевал сэндвич, глядя вверх, на трепет вишнёвых листьев.
Они оба молчали.
В конце концов, им было несколько тысяч лет. Пора было покинуть тот возраст, когда страсть затмевает собой всё вокруг. Пора было отказаться от подростковых порывов. Сейчас у них была новая жизнь, своя собственная — настолько, насколько им хватит времени.
Пока ещё оно было. Достаточно, чтобы устроить пикник, помолчать, вместе выпить вина — и не смотреть друг на друга, не поворачивать головы.
1988 AD
Азирафель сомневался, что ему понравится. Уверял, что не понимает современную музыку. Предлагал взамен пойти в Ковент-Гарден или хотя бы в кино. Кроули настаивал, что Азирафель не пожалеет.
Двум сильным голосам едва хватало места под крышей театра. Нежнейшее сопрано и характерный, незабываемый баритон перекликались, вспыхивали и обрывались, уступая друг другу. Без броского сценического костюма, в смокинге с бабочкой, с оркестром позади себя, Фредди смотрелся непривычно — Кроули его почти не узнавал. Но рядом с Монсеррат иначе было нельзя. Они давали совместный концерт — редчайший случай. Такое нельзя было пропустить, нельзя было не показать Азирафелю.
Ангел сидел, подавшись вперёд, только что пальцы не грыз от волнения. Кроули отвёл взгляд от его лица, скользнул по зрителям… Узнал кое-кого.
— Я на минуту, — Кроули коснулся плеча ангела.
— Да-да… да, — рассеянно отозвался Азирафель, не сводя глаз со сцены.
Кроули вышел из ложи, скользнул в соседнюю.
— О, приветик. И ты здесь? Ну, как дела, чумишь понемножку?
Чума шикнул, хлопнул по креслу рядом, предлагая присесть. Кроули приземлился на кресло, привалился к подлокотнику, разглядывая Чуму.
— Как настроение? — спросил Кроули, дождавшись паузы в выступлении. — Сегодня обойдётся без сбрасывания люстр на головы зрителей?
Чума посмотрел на него. Он был одновременно красив и безобразен. Игра теней на его лице заставляла то замирать от восхищения, то пронзала неловкой жалостью.
— Хочу послушать его, пока ещё есть возможность, — сказал Чума, отворачиваясь к сцене.
— Пока есть возможность — ты о чём? — переспросил Кроули.
— Когда всё, что ты любишь, твоя любовь обрекает на смерть — вдвойне тяжело быть вдали, — сказал Чума, ничего не объясняя. — Не смея приблизиться, жаждешь сильнее.
— Кому ты рассказываешь, — буркнул Кроули.
Чума посмотрел в сторону, заметил Азирафеля. Обменялся с ангелом спокойным кивком.
— Я слышал, ты ушёл из Всадников, — сказал Кроули. — Чем занимаешься?
— Музыкой.
— Исполняешь?
— Пишу.
— Ты можешь? — изумился Кроули.
Чума пожал плечами.
— Никогда не думал, что у меня начнёт получаться. Но всё как-то сложилось… само. Пишу, подкидываю то одному, то другому.
— И ему тоже? — Кроули кивнул на сцену.
— О, нет, — почти с гордостью возразил Чума. — Он гений. Ему не нужны подсказки.
Кроули хмыкнул.
— Да, меня он тоже послал. У меня была пара идей, — Кроули сунул палец в ухо, поковырял зародившееся там смущение. — Предложил ему. А он говорит — зачем тебе я, Тони, пиши сам. Будто это так просто!..
Кроули задержал завистливый взгляд на профиле Чумы.
— Иди, — тот махнул рукой, намекая, что хочет послушать концерт, не отвлекаясь на разговоры. Когда Кроули встал, Чума придержал его, ухватив за запястье. — Будь живым, пока жив, — сказал он, глядя на сцену. — Чем дольше живёшь, тем меньше времени остаётся.
Кроули вырвал руку. Вернулся к ангелу.
— Что-то не так? — озабоченно спросил Азирафель, заметив его лицо.
— Всё хорошо, — соврал Кроули. — Где там наше шампанское?
We are mortal,
Lost in each other’s love.
This is where we stand,
This is where we fall…
========== A
Комментарий к A
Любовь - над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь - звезда, которою моряк
Определяет место в океане.
Любовь - не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы.
А если я не прав и лжет мой стих,
То нет любви - и нет стихов моих!
Сонет №116
Ну почему из всех демонов Ада именно ему выпала эта роль?!
«Потому что ты заслужил это, дорогой мой».
Голос Люцифера был мягким бархатом, навёрнутым на стальную шипастую булаву — обманчивая нежность, насквозь утыканная ржавыми перьями. Оступишься — и ласковый голос прикажет подвесить тебя на крюк в загоне с адскими гончими. Достаточно низко, чтобы твари в прыжке могли вырвать из тебя кусок мяса — достаточно высоко, чтобы сожрали тебя не сразу.
Кроули что угодно бы отдал, чтобы избавиться от оказанной чести. Руку Лигура, всего Лигура, свою руку — лишь бы кто-то другой вёз в машине корзинку с Антихристом. Какая пытка — заранее знать день и час, когда Ад и Рай начнут последнюю битву — когда лично ты потеряешь всё, что ты любишь. Одиннадцать лет!.. Какой смешной, мизерный срок! Не хватит ни надышаться, ни насмотреться.
Кроули вцепился в руль, глядя на ночную дорогу. Ему казалось, «Бентли» несётся сквозь лес на сверхзвуковой скорости — так свистело в ушах время. Секунды, миллисекунды летели прочь, ни одну нельзя было ухватить, замедлить.
Одиннадцать лет ты будешь лежать, прибитый к своей гильотине, глядя, как медленно опускается нож. И как ни рвись, как ни крутись, ни бейся — через одиннадцать лет нож войдёт в твою плоть, и всё будет кончено. Потому что таков Великий и Непостижимый, мать его через сингулярность, План.
Кроули всегда верил в лучшее, — как минимум в то, что если господня рука закрывает дверь, то можно пролезть в замочную скважину, найти форточку, проковырять дырку в стене ну или хотя бы сделать подкоп. Даже сейчас он был уверен: выход найдётся, надо только перестать паниковать и сосредоточиться.
Например, можно оставить корзинку с младенцем в лесу и притвориться, что потерял его.
Впрочем, насколько Кроули знал, оставленный в лесу младенец обыкновенно никуда не терялся. Кроули прочитал достаточно подобных историй, чтобы разбираться в вопросе: не успеешь положить ребёнка под кустом, как его утащат или волки, или человекообразные обезьяны, и воспитают на свой манер. И объясняй потом Люциферу, почему его ненаглядный сын ведёт армию демонов в бой на четвереньках и в парадной набедренной повязке.
Ещё, конечно, его можно просто убить. Маленькое бессмысленное существо, похожее на орущую картофелину, убить довольно легко. По крайней мере, это было бы легко для кого-нибудь вроде Хастура — но Кроули испытывал инстинктивное отвращение при мысли об убийстве беспомощного и безоружного человеческого существа. Даже ради спасения всего мира, даже ради спасения самого себя. Вот если бы Апокалипсис назначили, скажем, на двадцать первый день рождения Антихриста, Кроули бы ещё попытался вызвать его на дуэль, — и, вероятнее всего, сдох бы с честью. Но сражаться с ребёнком?..