Страница 37 из 63
Так что даже в таком приятном слове, как гуманизм, глубинный смысл обладает разрушительной силой для России. Все мы, кроме кучки "новых русских", в рамках гуманизма - индейцы и негры. И если бы мы заботились о языке, мы бы внимательнее отнеслись к той проблеме, которая была поставлена даже в рамках марксизма: "очистить гуманизм от гуманизма" (т.н. теоретический антигуманизм). Я уж не говорю о нелепом восхищении словами ницшеанца Сатина: "Все в человеке, все для человека". Горький реалистично выразил антихристианский (и антиприродный) смысл гуманизма, а мы этого даже не разглядели.
Но в целом Россию не успели лишить ее языка. Буржуазная школа не успела сформироваться и охватить существенную часть народа. Надежным щитом была и русская литература. Лев Толстой совершил подвиг, создав для школы тексты на нашем природном, "туземном" языке. Малые народы и перемешанные с ними русские остались дву- или многоязычными, что резко повышало их защитные силы. Советская школа не ставила целью оболванить массу, и язык не был товаром. Каждому ребенку дома, в школе, по радио читали родные сказки и Пушкина. Можно ли поверить, что ребенок из среднего класса в Испании вообще не слышал, что существуют испанские сказки? Я спрашивал всех своих друзей испанских сказок не было ни в одной семье (а у моих детей в Москве был большой том испанских народных сказок). Кое-кто слышал о сказках, как бы получивших печать Европы, ставших вненациональными (их знают через фильмы Диснея) - сказки Перро, Андерсена, братьев Гримм. Но сегодня и с ними, как с Библией, производят модернизацию. В Барселоне в 1995 г. вышел перевод с английского книги Фина Гарнера под названием "Политически правильные детские сказки". Человеку из нашей "еще дикой" России это кажется театром абсурда.
Вот начало исправленной известной сказки (перевожу дословно) : "Жила-была малолетняя персона по имени Красная Шапочка. Однажды мать попросила ее отнести бабушке корзинку фруктов и минеральной воды, но не потому, что считала это присущим женщине делом, а - обратите внимание потому что это было добрым актом, который послужил бы укреплению чувства общности людей. Кроме того, бабушка вовсе не была больна, скорее наоборот, она обладала прекрасным физическим и душевным здоровьем и была полностью в состоянии обслуживать сама себя, будучи взрослой и зрелой личностью...". Все довольны: и феминистки, и либералы, и борцы за демократические права "малолетних личностей". Но даже то немногое "туземное", что оставалось в измочаленной сказке, устранено.
Мы "переваривали" язык индустриального общества, наполняли его нашими смыслами, но в какой-то момент начали терпеть поражения. Школа сдавала позиции, как и пресса, и весь культурный слой. Нам трудно было понять, что происходит: замещение смыслов было в идеологии буржуазного общества тайной не меньшей, чем извлечение прибавочной стоимости из рабочих. Иллич пишет: "Внутренний запрет - страшный, как священное табу - не позволяет человеку индустриального общества признать различия между капиталистическим и туземным языком, который дается без всякой экономически измеримой цены. Запрет того же рода, что не позволяет видеть фундаментальной разницы между вскармливанием грудью и через соску, между литературой и учебником, между километром, что прошел пешком или проехал как пассажир".
Вернемся на Запад. Конечно, если бы туземный язык был уничтожен амебами полностью, общество было бы разрушено, ибо диалог стал бы невозможен. Но все же в современном западном обществе он подавлен монополией правильного языка так же, как туземные продукты подавлены промышленными товарами. Как пишет Иллич, в перспективе туземный язык "должен быть принесен в жертву идеологии расширения рыночной экономики, экономики-призрака; эта жертва - последняя цель, которую ставит перед собой спесь homo economicus (экономического человека)".
Сегодня мы видим, как модернизация сокрушает последний бастион языка, сохраняющего древние смыслы - церковь. Мало того, что священники вне службы, даже в облачении, стали говорить совершенно "правильным" языком, как журналисты или политики. Модернизации подвергаются священные тексты. Действия в этой сфере - целая программа. Приступают к изданию новой Библии с "современным" языком в Англии, тиражом в 10 млн экземпляров. Теологи старого закала назвали ее "модерн, но без Благодати" (само понятие Благодати из нее изъято и заменено "незаслуженными благами"). Вычищены из Библии и понятия искупления и покаяния. И, наконец, ключевое для христианства слово распятие заменено "прибиванием к кресту". Наполненные глубинным смыслом слова и фразы, отточенные за две тысячи лет христианской мысли, заменены "более понятными". Как сказал архидъякон Йорка, Библия стала похожа на телесериал, но утратила сокровенное содержание.
Сегодня о вторжении в язык с целью программировать поведение известно так много, что вдумчивый человек может использовать это знание в личной практике. Художественное осмысление дал писатель Оруэлл со своим образом "новояза" в романе-антиутопии "1984". Оруэлл дал фантастическое описание тоталитарного режима, главным средством подавления в котором был новояз специально изобретенный язык, изменяющий смысл знакомых слов. Мысли Оруэлла наши перестройщики опошлили, прицепив к критике коммунизма. Как раз СССР смог соединить свои силы для войны с фашизмом именно вернувшись к исконному языку, оживив близкие нашей душе смыслы. Когда Сталин начал свой знаменитый приказ словами "Сим уведомляется", то одно это слово сим означало столь важный поворот, что его никогда Сталину не простит "мировая демократия".
Почти следуя указанной Оруэллом дате, в России 1985-й год стал началом поистине тоталитарной кампании по созданию и внедрению "новояза". Она проводилась всей мощью идеологической машины КПСС, верхушка которой сменила курс. Потому-то такая борьба идет за школу - она дает детям язык, и его потом трудно сменить. Понятие Оруэлла вошло в философию и социологию, создание новоязов стало технологией реформаторов - разве мы этого не видим сегодня в России!