Страница 35 из 63
Важный признак этих слов-амеб - их кажущаяся "научность". Скажешь коммуникация вместо старого слова общение или эмбарго вместо блокада - и твои банальные мысли вроде бы подкрепляются авторитетом науки. Начинаешь даже думать, что именно эти слова выражают самые фундаментальные понятия нашего мышления. Слова-амебы - как маленькие ступеньки для восхождения по общественной лестнице, и их применение дает человеку социальные выгоды. Это и объясняет их "пожирающую" способность. В "приличном обществе" человек обязан их использовать. Это заполнение языка словами-амебами было одной из форм колонизации - собственных народов буржуазным обществом.
Отрыв слова (имени) от вещи и скрытого в вещи смысла был важным шагом в разрушении всего упорядоченного Космоса, в котором жил и прочно стоял на ногах человек Средневековья и древности. Начав говорить "словами без корня", человек стал жить в разделенном мире, и в мире слов ему стало не на что опереться.
Создание этих "безкорневых" слов стало важнейшим способом разрушения национальных языков и средством атомизации общества. Недаром наш языковед и собиратель сказок А.Н.Афанасьев подчеркивал значение корня в слове: "Забвение корня в сознании народном отнимает у образовавшихся от него слов их естественную основу, лишает их почвы, а без этого память уже бессильна удержать все обилие словозначений; вместе с тем связь отдельных представлений, державшаяся на родстве корней, становится недоступной".
Каждый крупный общественный сдвиг потрясает язык. В частности, резко усиливает словотворчество. Слом традиционного общества средневековой Европы, как мы уже говорили, привел к созданию нового языка с "онаученным" словарем. Интенсивным словотворчеством сопровождалась и русская революция начала века. В ней были разные течения. Более мощное из них было направлено не на устранение, а на мобилизацию скрытых смыслов, соединяющей силы языка. Даже у ориентированных на Запад символистов "между словами, как между вещами, обозначались тайные соответствия". Но наибольшее влияние на этот процесс оказали Велимир Хлебников и Владимир Маяковский. Б.Пастернак видел у Маяковского "множество аналогий с каноническими представлениями", наличие которых - важный признак языка традиционного общества. Маяковский черпал построение своих поэм в "залежах древнего творчества". Он буквально строил заслоны против языка из слов-амеб.
У Хлебникова эта принципиальная установка доведена до полной ясности. Он, для которого всю жизнь Пушкин и Гоголь были любимыми писателями, поднимал к жизни пласты допушкинской речи, искал славянские корни слов и своим словотворчеством вводил их в современный язык. Даже в своем "звездном языке", в заумях он пытался вовлечь в русскую речь "священный язык язычества". Для Хлебникова революция среди прочих изменений была средством возрождения и расцвета нашего "туземного" языка ("нам надоело быть не нами"). У Хлебникова словотворчество отвечало всему строю русского языка, было направлено не на разделение, а на соединение, на восстановление связи понятийного и просторечного языка, связи слова и вещи:
"Ладомира соборяне
С трудомиром на шесте"
При этом включение фольклорных и архаических элементов вовсе не было регрессом, языковым фундаментализмом, это было развитие. Хлебников, например, поставил перед собой сложнейшую задачу - соединить архаические славянские корни с диалогичностью языка, к которой пришло Возрождение ("каждое слово опирается на молчание своего противника").
Что же мы видим в ходе нынешней антисоветской революции в России? По каким признакам можем судить о ее пафосе? Уже вызрело и отложилось в общественной мысли явление, целый культурный проект наших демократов насильно, через социальную инженерию задушить наш туземный язык и заполнить сознание, особенно молодежи, словами-амебами, словами без корней, разрушающими смысл речи. Эта программа настолько мощно и тупо проводится в жизнь, что даже нет необходимости ее иллюстрировать - все мы свидетели.
Когда русский человек слышит слова "биржевой делец" или "наемный убийца", они поднимают в его сознании целые пласты смыслов, он опирается на эти слова в своем отношении к обозначаемым ими явлениям. Но если ему сказать "брокер" или "киллер", он воспримет лишь очень скудный, лишенный чувства и не пробуждающий ассоциаций смысл. И этот смысл он воспримет пассивно, апатично. Методичная и тщательная замена слов русского языка такими чуждыми нам словами-амебами - никакое не "засорение" или признак бескультурья. Это необходимая часть манипуляции сознанием.
Секретарь компартии Испании Хулио Ангита писал в начале 90-х годов: "Один известный политик сказал, что когда социальный класс использует язык тех, кто его угнетает, он становится угнетен окончательно. Язык не безобиден. Слова, когда их произносят, прямо указывают на то, что мы угнетены или что мы угнетатели". Далее он разбирает слова руководитель и лидер и указывает, что неслучайно пресса настойчиво стремится вывести из употребления слово руководитель. Потому что это слово исторически возникло для обозначения человека, который олицетворяет коллективную волю, он создан этой волей. Слово лидер возникло из философии конкуренции. Лидер персонифицирует индивидуализм предпринимателя. Удивительно, как до мелочей повторяются в разных точках мира одни и те же методики. И в России телевидение уже не скажет руководитель. Нет, лидер Белоруссии Лукашенко, лидер компартии Зюганов...
Специалисты много почерпнули из "языковой программы" фашистов. Муссолини сказал: "Слова имеют огромную колдовскую силу". Приступая к "фанатизации масс", фашисты сделали еще один шаг к разрыву связи между словом и вещью. Их программу иногда называют "семантическим терроризмом", который привел в разработке "антиязыка". В этом языке применялась особая, "разрушенная" конструкция фразы с монотонным повторением не связанных между собой утверждений и заклинаний. Этот язык очень сильно отличался от "нормального".