Ваше благородие

— И зачем столько беспокойства?

— Артем, вы не приняли предупреждение всерьез, а зря… Вас действительно хотят убить.

— Кто?

— Мои московские знакомые. Но не из… главной, а из… конкурирующей фирмы. Они на вас злы. Считают, что вы слишком легко отделались. Другие мои знакомые… не придерживаются таких радикальных взглядов. Но они считают, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Иными словами, помогать они не станут, но если коллеги из конкурирующей фирмы облажаются…

— Понятно. Эй! — Артем отловил за рукав пробегающего официанта. — Паэлья. Всем по порции. Есть хочется.

— Люблю повеселиться… Особенно пожрать, — хмыкнул Шэм. — Зачем гнать лошадей, кебабы уже на подходе.

— Кебабы у Джоши будут готовить до полуночи, а паэлья есть все время.

— В высшей степени забавное заведение, — качнул головой Востоков. — Что вы собираетесь делать, Артем? Не считая паэльи и кебабов, конечно.

— Ничего. Как говорил наш математик в Карасу-Базаре, “Вероятность повторного смертельного исхода равна 0%, вероятность единичного смертельного исхода равна 100%”.

— Это неверный ход. Не слишком полагайтесь на ту штучку, которую таскаете за поясом. Штучка очень крупного калибра, но вы, скорее всего, просто не получите возможности ее достать. Их любимый стиль — несчастные случаи.

— А ты что скажешь, Шэм?

— Это, конечно, не мое собачье дело, но вы бы послушали умного человека, кэп.

— Один раз я его уже послушал…

— И жалеете об этом, Арт? — удивился Востоков.

— Нет. Но если я все еще жив — то не потому что вы так планировали.

— Больше того: если я все еще жив — то тоже не потому, что я так планировал.

— Я не могу верить вам. Когда разведчик начинает меня жалеть, я живо вспоминаю пословицу про волка и кобылу.

— А никто вас и не жалеет. Просто не хочется, чтобы у этих парней из конкурирующей фирмы выгорело. Это личное. Я их не люблю.

— Смешно… Я только сейчас подумал, что в основе большинства моих неприятностей лежит чье-то личное… Нет, надо быть справедливым: меня и спасали тоже по личным причинам.

— Если подумать как следует, Арт, то выйдет, что других причин и не бывает. Человек, который говорит, что действует в общественных, государственных или каких-то там еще интересах, немножко кривит душой. Все мы действуем в интересах личных, просто каждый понимает это по-своему…

— Так что вы ммне посоветуете, Вадим Семенович?

— Уехать. Чем быстрее, тем лучше…

— Не нравится мне этот вариант…

— Вам еще меньше понравится быть мертвым.

— Да хватит меня пугать, сигим-са-фак!… Хорошо, я подумаю…

— Чего тут думать… — пробормотал Шамиль. — Ехать надо.

— А ты бы уехал?

— Да пес его знает… Как за себя говорить? Если бы я отколол номер вроде вашего, я бы, наверное, уехал…

— Хорошо, спасибо за совет… Куда бы еще уехать так, чтоб меня не нашли?

— Говорят, кэп, что в Иностранном легионе даже фамилию не спрашивают. Можно назваться как хочешь.

— Шесть лет рабства.

— И французское гражданство, — оторвался от паэльи Востоков.

— Остался сущий пустяк — добраться до Франции.

— Когда-то, если мне не изменяет память, вы со старшим унтером ездили туда хич-хайком.

— Все-то вы знаете…

— Есть и другие возможности… Я тут думал о том, как прикрыть свой и ваш зад… И кое-что надумал. Вы не собираетесь писать мемуары, Артем?

— Пока нет.

— Зря. Писать надо, когда все еще свежо в памяти. Я вот, например, написал. Жаль, что признания не дождусь: это мемуар такого свойства, что кое-кому в Москве, да и здесь, будет очень нехорошо, если его опубликуют. Сначала я хотел сообщить всем заинтересованным лицам, что мемуар будет опубликован в случае моей смерти. Потом раздумал. Шамиль, простите, не могли бы вы на время оставить нас вдвоем?

— Я уже сам хотел отойти, — пожал плечами унтер. — Эй, челло! — он встал и направился к стойке. — У меня в кружке пересохло…

— Я начал понимать киношных негодяев, — улыбнулся Востоков. — Когда придумана и прокручена хорошая комбинация, обидно оставаться в тени. Хочется, чтоб тебя признали. Законная гордость творца. По иронии судьбы в нашей профессии знаменитым становится тот, кто терпит поражение… Вас вышибли из армии за то, что сделал я. Да, вы готовы были подстраховать меня в случае неудачи… Но “Красный пароль”-то все же моя работа…

Он немного помолчал, снимая вилкой и ножом кусок мяса с шампура.

— Я изменил указания, данные моему душеприказчику. Мои мемуары будут опубликованы в случае вашей смерти.

— Ну, спасибо, Вадим Семенович!

— Да, в общем, не за что. Это не очень надежная страховка. Хотя бы потому что может появиться кто-то, заинтересованный в их опубликовании. Там византийские интриги не прекращаются ни на секунду… Но все-таки я передам вам ключ. Скажу, где и как эта рукопись хранится. После моей смерти распорядитесь ею по своему усмотрению. Хотите — напечатайте, хотите — оставьте в качестве страховки.

— Вы говорите о своей смерти так, будто это дело ближайших недель. А вам ведь и пятидесяти нет. Может, вы все-таки лучше прикроете свой зад?

— Уже поздно. Собственно, поэтому я и изменил свою волю. У меня лейкемия, Арт. Последствия московского гостеприимства. Врачи сказали, в лучшем случае — год… Очень вкусный кебаб…

Верещагин ничего не сказал. Соболезнование и сочувствие бессмысленны, коль скоро они бесполезны — так его учили. Он вспомнил, как в окружной больнице умирала от рака горла его мать. Пока она была в сознании и могла говорить, проклинала врачей: если бы те сразу сказали, что ее болезнь смертельна, семье не пришлось бы занимать деньги под залог баркасов, не пришлось бы идти на риск полного разорения… Как видно, с тех пор медицинская этика немного поменяла правила.

— Я хочу, чтобы вы стали моим голосом, Артемий Павлович. И не только моим — всех нас, кто придумал и осуществил этот заговор. Чернока, Мешкова, Сабашникова… Зная ваш характер, я не думаю, что вы откажетесь.

— Я не откажусь.

— Яки. Вы знаете собор святого Николая на мысе Херсонес?

— Да.

— Настоятель собора, отец Леонид — знает, где рукопись и что с ней делать. Не подставьте старика. Храните эту тайну.

— Обижаете, Вадим Семенович… Что-то Шэм задержался… Один вопрос, полковник. Вы хоть сами-то понимате, что сделали?

— Вопрос не совсем понятен.

— Вы понимаете, что теперь будет с Советским Союзом?

— Вот те раз… Неужели идеи Андрея Лучникова и к вам запали в голову?

— Я не об идеях Лучникова. Лучников такого и в страшном сне увидеть не мог.

— Ну-ка, ну-ка… любопытно.

— Шестнадцатая республика, сэр — очень необычная республика. У нее свои законы, своя денежная единица, свои вооруженные силы. Кроме всего прочего, она не то чтобы процветает — все-таки послевоенный экономический кризис — но в сравнении с другими республиками, даже с прибалтийскими, сильно выигрывает. Простые умы могут сделать вывод: post hoc ergo propter hoc. А более сложные, хотя тоже весьма недалекие умы могут на этом сыграть. Или я слишком плохо думаю о советском региональном руководстве, или к ближайшим советским выборам в их парламент — Совет Народных Депутатов, так, кажется? — каждый уездный князек вроде Щербицкого или Шеварднадзе сделает своим лозунгом национальную независимость. Что случится дальше — мне и думать неохота. Предполагаю, что первыми пойдут на раскол Прибалтика и Кавказ. И боюсь, начнется такое, что Крымская кампания покажется пикничком.

— Значит, по-вашему, мы посеяли зубы дракона… Любопытная гипотеза. Я бы охотно побился с вами об заклад, если бы мог дожить до этого момента. Арт, а даже если и так? Вам совершенно не за что любить СССР. Советский Союз сожрал вашего отца. Так или иначе — разрушил вашу жизнь. Если выйдет по-вашему — что ж, вы отплатили с процентами. Разве вы не рады?

— Нет, Вадим Семенович.

Востоков покачал головой.

— Странный вы человек, Артем. Удивительный. Дело даже не в том, что вы совершили или в том, на что вы способны. Вы похожи на кумулятивный заряд: собрав всего себя в одну точку, вы прожигаете броню… Но вы странны и страшны не этим: таких людей, в общем-то, немало. Страшно, что выбираете свою точку только вы сами. Такие люди — это чистый гвоздь в заднице, поэтому я не стану предсказывать вам долгую счастливую жизнь.