Страница 17 из 33
- Слава Четверым, - Женевьев была слишком взволнованна, чтобы следить за своими словами, - обошлось...
Именно, что обошлось. Чудом. И чудо это опять сотворил кэналлийский полукровка, не задумываясь рубивший руки и головы. Кровь на юге стоит дешевле воды, не говоря уж о вине.
Колокола Большого храма зазвонили, призывая всех, ожидающих Его, на вечернюю службу. Они что там, с ума сошли, сейчас нет и трех! Еще и труба запела... Разрубленный Змей! Алан с трудом разлепил глаза и не сразу им поверил. Не было ни Нижнего города, ни Женевьев, он лежал в собственной спальне, и за окном на самом деле звонили к вечерней службе. Да, разумеется, они же оставили город и затворились в Цитадели. Как глупо...
Значит, ему все приснилось - "истинники", сжимающий кинжал Дикон, убитый котенок, забрызганный чужой кровью Алва. Это был мерзкий сон, хотя и очень похожий на правду. Алан вздохнул и сел на постели, кое-как пригладив волосы. Как же он вчера устал, если не снял даже сапог, но нужно вставать и что-то делать, пока Придд и его приспешники не угробят все и вся. Герцог и сам не понял, что именно его насторожило, но в спальне кто-то был! После вчерашнего можно было ожидать всего, в том числе и убийства. Регент явно не прочь избавиться от Окделла, Эпинэ и Алвы. Алан вскочил и сразу же увидел отделившуюся от стены высокую фигуру.
Времени выяснять, кто и зачем к нему явился, не было, Окделл выхватил меч и бросился вперед. Незнакомец легко отбил удар и звонко расхохотался. Чужой! Алан сразу его узнал, хотя Повелитель Кошек мало походил на демона, разве что глаза у него и впрямь были зелеными и чуть раскосыми, как у подвластных ему ночных тварей. Чужой не стал атаковать, а, не убирая меча, прислонился к стене, с веселым любопытством разглядывая противника.
Странное дело, перед Аланом Окделлом было первородное Зло, но герцог не чувствовал к Зеленоглазому ненависти, напротив, демон чем-то ему нравился. Только почему Чужой ему показался веселым? Да, он улыбается, дразня ровными белоснежными зубами, но глаза не смеются, совсем не смеются.
- Чего ты ждешь, от меня, Алан Окделл? - Повелитель Кошек вбросил меч в ножны и скрестил руки на груди. - Ты знаешь все. Выбор за тобой. Свободен ты или раб, решать тебе и только тебе.
- Я не жду от тебя ничего, - почему ему так обидно? - и я тебя не звал.
- Звал. Потому что не можешь выбрать сам. Вернее,
ты знаешь, что должен сделать, но ты сам связал себе ноги и повесил на шею камень. Сбрось его и иди вперед и вверх. Или оставь все, как есть, и прыгай в омут.
- Камень? Какой камень?! - Герцог Окделл опустил глаза и увидел огромный булыжник, висевший на рыцарской цепи, ставшей толще раза в три. Так вот почему ему так тяжело.
" Честь истинного талигойца можно было бы уподобить бриллианту, если б земля могла рождать камни подобающей чистоты и размера. Честь истинного талигойца висит у него на шее подобно рыцарской цепи, и нет потери горше, чем потеря оной... "
- Ты прав, - Зеленоглазый вновь смеялся, - я говорю о твоей чести. Мертвой чести. Каменной чести. Глупой чести. Она мешает тебе, твое сердце зовет тебя в иные дали.
Иные дали? Что там? Ветер в лицо, шум бьющихся о скалы волн, сверкание молний. Приближается гроза, нужно укрыться, отчего же ему не хочется уходить, а камень и впрямь мешает. Камень или честь?
Свет дробился о грани бриллианта. - Бриллианта, в сравнении с которым знаменитое "Сердце Полудня" казалось жалкой галечкой. Бросить это?! Игра красок завораживала. Зеленоглазый лукав... Он сбивает рыцарей с прямой дороги на кривые, темные тропы и смеется, он всегда смеется. Это его проклятие - он не может плакать, только смеяться, он не может миловать только карать, он не может любить - только ненавидеть, он бессмертен, но "страшнее смерти жизнь его и тех, кого он избирает своими спутниками".
- Ты хочешь, чтобы я пошел за тобой?
- Нет. Мои тропы не назовешь счастливыми, и вам, людям, ими не пройти.
- Чего же тебе нужно?
- Ничего, - ворвавшийся в окно закатный ветер растрепал золотистые волосы. - Спроси свою совесть, чего нужно тебе, и постарайся не лгать. Хотя бы себе самому.
Не лгать себе? Он, Алан Окделл, всегда был верен Чести. Но что может знать о Чести Зеленоглазый? Покровитель предателей и сам предатель, тварь, единственная радость которой - морочить людей и сбивать с пути истинного...
- Алан, - Шарль Эпинэ тряс его за плечо, - не стоит спать на солнце, тем более после боя. Демоны приснятся...
- Уже, - вздохнул Алан, - и не какие-нибудь, а Повелитель Кошек собственной персоной.
Приснится же такое! Значит, город пока еще в их руках, хорошо бы и вчерашний Совет оказался сном.
- Шарло, скажи, только честно, ты мне не снишься?
- Нет вроде, - утешил Эпинэ. - Ну и о чем с тобой говорил Леворукий? Он и в самом деле левша и носит красное и черное или это вранье?
- Меч он держал в правой, - нехотя буркнул Окделл, - и был в красном, а сапоги у него, кажется, черные.
- Страшно было?
- Нет... Глупо, не могу отделаться от мысли, что он сказал что-то важное. Вернее, это я во сне понял то, что не понимал наяву...
- Прости, что я тебя разбудил, но спать лучше в тени, а еще лучше в собственной постели. А то не только Зеленоглазого увидишь, но и Создателя верхом на крысе. Слушай, раз уж ты проснулся... Что будем делать с Приддом?
- А я-то надеялся, мне его регентство почудилось.
- Если бы! Ты не знаешь, где Алва?
- На укреплениях?
- Нет его ни там, ни у Октавии, а ей уже совсем пора...
- Думаешь, Придд?
- Ну, не кошатник же твой!
2
Кэналлиец исчез. Алан не представлял, что Алва может надолго оставить жену, но Октавия была убеждена, что герцог на стенах. Окделл не стал пугать молодую женщину, хотя надежда на то, что они когда-нибудь услышат смех Рамиро, стремительно таяла. Спрашивать у регента или кансилльера не имело смысла - если Придд и Ариго приложили руку к исчезновению южанина, концов не найдешь. Регент правильно рассудил - убей Рамиро и спи спокойно... Пока тебя не прикончит марагонец! Даже наплюй они с фок Варзов и Эпинэ на свою честь и прикончи обнаглевшего спрута, Талигойю без Алвы не спасти.
Шарло и Алан рыскали по самым глухим закоулкам, распугивая кошек и крыс, но ничего не нашли. Глубокой ночью они с Эпинэ сдались. Шарло поплелся на стены,