Зеленая кровь

- Но ведь это же... - Я так отчетливо вдруг представил всю эту картину: человек... переливание крови... замена: Не резиновые же вены... Так вот почему у него, когда он увидел культиватор с барботирующей хлореллой, вырвалось: "Зеленая кровь!" - Но ведь это... Как уловить грань? На грани жизни и смерти!..

- Возможно, - жестко подтвердил Михаил. - Проблема... да и не одна, конечно: как точно уловить соотношение клеток с хлорофиллом и эритроцитов? Как будет реагировать организм на метаболиты зеленой культуры? И с анемией считаться надо...

Наступило тягостное молчание - теперь уже не было ни вопросов, ни недомолвок. И все же до меня с огромным трудом доходил смысл сказанного. Но по мере того как доходил...

- Сколько же погибло лабораторных животных, пока нашли ответ на первый вопрос - о весовой пропорции?

Михаил пожал плечами. Какое это имеет значение - да? Цель оправдывает любые средства и жертвы?.. Но ведь рано или поздно, если уж решать проблему автотрофности человека всерьез, эксперименты с животных придется переносить на...

- Опыты... - Язык так и не повернулся сказать "на людях" - не повернулся. - Моделируются на животных?

- Пока нет.

Все понял с полуслова. И впервые посмотрел на меня прямо. Невольно вспомнился взгляд профессора Скорика: да, такой же обжигающий, только не иронией обжигающий, а... Не знаю. Отвел глаза.

- Значит, только методом проб и ошибок...

- Да.

Такое "да"... Отделяющее, Нас отделяющее... Меня.

И все же... Во мне что-то бунтовало, сопротивлялось!

Скажи, пожалуйста, как это он легко - "да"! Любые средства...

- Но ведь это же бесчеловечно!

- Да? А углекислая атмосфера - это, выходит, гуманная перестройка организма, его физиологии? - Прямо-таки издевка в голосе. - Кто и когда нашел метод количественной оценки гуманности? Как мы любим приспосабливаться... прикрываться чужим мнением, авторитетом, приказом... Знаешь, как однажды выразился Ганди? "Я знаю одного тирана - тихий голос совести..."

Бывают минуты, когда вырываются слова, после которых уже не только нечего говорить, но даже быть с человеком, которому эти слова сказаны, невозможно.

Посидев с полминуты, Михаил, по-прежнему на меня не глядя, хмурый, даже сгорбившийся, осторожно положил на столик "Антиномии" Скорика и, так и не сказав больше ни слова, вышел в прихожую. Как он одевался, я не слышал, и дверь закрыл за собой почти без звука.

Но ведь Наташа не найдет дорогу к нашему корпусу! Рабочий день давно закончился, все разошлись, пустой парк... И ты ведь обещал ее встретить, осел!

Я почти бежал. Сложность заключалась в том, что к нашему корпусу в глубине парка от входа ведет много дорожек. По какой она пошла?

Я побежал по центральному проезду до входного павильона к трамвайной остановке. Один трамвай, второй, третий... Уже шесть с четвертью. Где ее школа? Не может быть, чтобы она добиралась целый час, где-то разминулись. Опять разминулись...

Она ждала меня у входа в корпус. Маленькая, в темнокоричневом пальто, иззябшая. А в глазах! Думал, забыл этот взгляд - вопрошающее ожидание. Не забыл. Так она на меня смотрела, когда мы были еще... Когда я еще на что-то надеялся.

- Прости, Наташа. Думал, встречу у трамвая. Документ какойнибудь есть?

Раскрыла сумочку, порылась, подала паспорт.

- Пойдем.

Я не стал подниматься к себе в комнату - разделся в общем гардеробе, в фойе. Наташа была бледна и взволнована - ничего вокруг не замечала. Только вопрошающее ожидание в глазах.

Подошли к залу с гермокамерой.

- Погоди, Наташа, халат принесу.

Халат она надела чисто машинально. Поразительно, никогда не думал, что она способна так волноваться. За него, конечно, Михаила, волнуется. Но ведь с ним все в порядке!

- Там? - спросила Наташа, не сводя взгляда с темно-серой, обтянутой полиэтиленовой оболочкой камеры.

- Там.

Подвел ее к экрану видеоконтроля. Рабочий столик с бортовым журналом, один из парней возился на кухоньке - был виден со спины, еще чьи-то ноги свисали с верхней полки-кушетки... Тоже не Михаил.

- Садись, Наташа, - подвинул я ей стул. Но она, казалось, не расслышала так и осталась стоять, прикованная к телевизионному экрану.

- Как дела? - спросил я у дежурного врача.

- Все в норме, Александр Валерьевич. Готовятся к ужину. Через десять минут связь.

Глянул на Наташу. Она стояла, чуть подавшись к экрану, все в той же напряженной позе. Лицо чуть порозовело, но страх не проходил в ее серых глазах.

Я нажал на кнопку микрофона:

- Куницын, доложите о самочувствии экипажа. Не надо, наверное, было этого делать. Но я не Мог спокойно видеть эти страдающие Наташины глаза. Пусть уж увидит побыстрее.

- Он в фитотроне, Александр Валерьевич, - ответил один из парней - никак не научусь различать их по голосам. - Сейчас позовем.

Я заметил, как Наташа еще больше подалась к экрану. Замерла. Ждет.

Михаил появился довольно быстро. Прошел близко от монитора - огромная тень на пол-экрана, сел за столик, взял бортовой журнал. Теперь он был хорошо виден в профиль. Выждал еще с секунду, открыл журнал, глянул на свои часы - тень удивления пробежала по его лицу, не вовремя вызвал - и начал докладывать:

- Самочувствие у всех членов экипажа нормальное, Анализы...

Дальше посыпались цифры: количество лейкоцитов, кислотность и все остальное.

- Вопросы есть?

Он по-прежнему смотрел перед собой в микрофон, и на экране был виден в профиль. Я глянул на Наташу: отошла, кажется. Улыбается.

- Да, - нажал я на кнопку микрофона. - Как прогр...

- Миша! Я...

Вот дьявол! Не выдержали нервы у нее все же - сорвалось. А предупреждал, обещала!

Михаил мгновенно развернулся лицом к монитору, Что он там пытался увидеть - в черной стеклянной линзе объектива? Но Наташа, увидев, что он смотрит на нее в упор, смотрит с изумлением и бог знает с чем и как, опять побледнела как снег.

Я решил разрядить атмосферу. Переключил "громкую" на телефон и взял трубку с аппарата внутренней связи - с гермокамерой.

- Михаил, здесь Наташа. Что передать? Время истекает.

Михаил, по-прежнему глядя в упор на объектив телевизионного монитора, зашевелил губами. В трубке я услышал: "Дай ей телефон".