Вода для слонов

Понятное дело, кое у кого здесь нет зубов, но у меня-то есть, и я хочу тушеной говядины. Такой, как делала моя жена, с лавровым листом. Хочу морковки. Картошки в мундире. А еще – запить все это густым душистым каберне. Но больше всего хочу початок кукурузы.

Порой я думаю, что, если бы мне предложили на выбор полакомиться кукурузным початком или заняться любовью с женщиной, я выбрал бы кукурузу. Я, конечно, не прочь побыть с женщиной – ведь я все еще мужчина, в моем случае годы бессильны. Но стоит вспомнить, как лопаются на зубах эти сладкие зернышки – и у меня просто слюнки текут. Понятное дело, все это мечты, и только. Ни то ни другое мне не светит. Мне просто нравится делать выбор, как если бы я стоял перед царем Соломоном: побыть напоследок с женщиной – или съесть початок кукурузы. Порой вместо кукурузы я представляю себе яблоко.

За столом все только и говорят о цирке – ну, не все, а те, кто вообще может говорить. Наши молчуны, с застывшими лицами и парализованными руками и ногами, а заодно и те, кто не в силах удержать столовые приборы, поскольку очень уж у них трясутся руки и голова, – все они сидят по углам, а при них санитары, которые вкладывают им в рот кусочки пищи и уговаривают пожевать. Они похожи на птенцов, вот только едят без особого энтузиазма. Если не считать легкого подрагивания челюстей, лица их спокойны, а взгляд до ужаса бессмысленный. Именно до ужаса – ведь я понимаю, что в один прекрасный день со мной случится то же самое. Пока этот день не настал, но он не за горами. Я знаю только один способ избежать его прихода, но и он мне не очень-то симпатичен.

Сиделка подвозит меня к моей тарелке. Подливка на мясном хлебе уже застыла до корочки. Я ковыряюсь в тарелке вилкой. Подливка издевательски подрагивает. Я с отвращением поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Джозефом Макгинти.

Он, новичок, незваный гость, сидит напротив меня. Бывший судебный адвокат с квадратной челюстью, бугристым носом и большими вислыми ушами. Глядя на его уши, я вспоминаю Рози, хотя во всем остальном он ничуть на нее не похож. Она была чудесная, а он – ну, он бывший адвокат. Не понимаю, что общего сиделки нашли между адвокатом и ветеринаром, почему в первый вечер усадили его напротив меня, да так оно и повелось.

Он смотрит на меня в упор, двигая челюстями, словно корова, жующая жвачку. Невероятно. Он и правда это ест.

Старушки в блаженном неведении болтают друг с другом.

– Они пробудут здесь до воскресенья, – говорит Дорис. – Билли у них спросил.

– Да, два представления в субботу и еще одно в воскресенье. Рэндалл с девочками обещали меня завтра туда свести, – подхватывает Норма и оборачивается ко мне. – Якоб, а вы пойдете?

Я открываю рот, чтобы ответить, но тут снова встревает Дорис:

– А вы видели лошадок? Ей-богу, просто чудные. Когда я была маленькая, у нас тоже были лошади. Ах, как я любила на них кататься!

Она смотрит вдаль, и я моментально понимаю, что в молодости она была красавица.

– А помните передвижные цирки? – спрашивает Хейзл. – За несколько дней до их прибытия появлялись афиши – ими умудрялись обклеить весь город! Ни одной стены не пропускали!

– Помню, ей-же-ей! Как не помнить? – отвечает Норма. – Как-то раз афишу налепили прямо на наш сарай. Сказали отцу, что у них такой специальный клей, который сам растворится через два дня после представления, но, черт возьми, еще два месяца спустя афиша красовалась на том же месте! – Она хихикает и трясет головой. – Отец был вне себя от ярости!

– А через день-другой появлялись циркачи. Всегда ни свет ни заря.

– Отец обычно водил нас посмотреть, как разбивают шатры. Боже, вот это было зрелище! А потом – гулянья! И запах жареного арахиса…

– А воздушная кукуруза!

– А сахарные яблоки, а мороженое, а лимонад!

– А опилки! Как они забивались в нос!

– А я носил воду для слонов, – вставляет Макгинти.

Я роняю вилку и поднимаю взгляд от тарелки. Он вот-вот лопнет от самодовольства – так и ждет, что девочки начнут перед ним лебезить.

– Не носили, – говорю я.

Молчание.

– Что, простите, вы сказали? – спрашивает он.

– Вы не носили воду для слонов.

– Еще как носил.

– Нет, не носили.

– Вы хотите сказать, что я лжец? – медленно произносит он.

– Если вы утверждаете, что носили воду для слонов, то ровно это я и хочу сказать.

Девочки смотрят на меня с открытыми ртами. Сердце колотится. Я понимаю, что не следовало так себя вести, но ничего не могу с собой поделать.

– Да как вы смеете! – Макгинти хватается узловатыми пальцами за край стола. На руках проступают жилы.

– Послушайте, дружище, – говорю я. – Годами я слышу, как старые болваны вроде вас болтают, будто носили воду для слонов. Но повторяю, это неправда.

– Старые болваны? Старые болваны?! – Макгинти вскакивает, а его инвалидное кресло откатывается назад. Он тычет в меня скрюченным пальцем, а потом вдруг падает, словно подкошенный. Так, с расширенными глазами и разинутым ртом, он исчезает под столом.

– Сиделка! Эй, сиделка! – кричат старушки.

Знакомый скрип резиновых подметок – и вот уже две сиделки подхватывают Макгинти под локти. Он ворчит и делает слабые попытки вырваться.

Третья сиделка, бойкая негритяночка в нежно-розовом костюме, стоит в конце стола, уперев руки в боки.

– Что тут, в конце концов, происходит? – спрашивает она.

– Этот старый козел назвал меня лжецом, вот что! – отвечает Макгинти, благополучно водруженный обратно в кресло. Он одергивает рубашку, поднимает заросший седой щетиной подбородок и скрещивает руки на груди. – И старым болваном.

– О, я уверена, что мистер Янковский вовсе не хотел… – начинает девушка в розовом.

– Еще как хотел, – отвечаю я. – Но он тоже хорош. Пфффф! Носил воду для слонов, как же. Да вы вообще хоть представляете, сколько пьют слоны?

– Понятия не имею, – говорит Норма, поджав губы и тряся головой. – Но я одного в толк не возьму: что это на вас нашло, мистер Янковский?

Да-да. Вот так оно всегда и бывает.

– Это возмутительно! – восклицает Макгинти, чуть склонившись к Норме. Заметил, стало быть, что глас народа на его стороне. – Я не понимаю, почему обязан терпеть, когда меня обзывают лжецом.

– И старым болваном, – напоминаю я.

– Мистер Янковский! – обращается ко мне негритяночка, повышая голос. Она подходит ко мне и снимает кресло с тормоза. – Думаю, вам лучше побыть у себя. Пока не успокоитесь.

– Постойте! – кричу я, но она уже откатывает меня от стола и везет к двери. – С чего это я должен успокаиваться? И вообще, я еще не поел!

– Ужин я вам принесу, – доносится у меня из-за спины.

– Но я не хочу ужинать у себя! Верните меня обратно! Вы не имеете права!

Оказывается, очень даже имеет. Она провозит меня по вестибюлю со скоростью молнии и резко сворачивает в мою комнату. Там она с такой силой жмет на тормоза, что кресло аж подпрыгивает.

– Я еду обратно, – говорю я, замечая, что она поднимает подставку для ног.

– Ни за что, – отвечает она, ставя мои ноги на пол.

– Но так нечестно! – чуть ли не взвизгиваю я. – Ведь я всегда там сидел. А он только две недели. Почему все встали на его сторону?

– Никто не встал ни на чью сторону. – Она наклоняется ко мне и подхватывает меня под руки. Когда она меня поднимает, ее лицо оказывается вровень с моим. Ее волосы, явно распрямленные в парикмахерской, пахнут цветами. Она усаживает меня на край кровати, и я утыкаюсь глазами в ее грудь, обтянутую розовым. И в табличку с именем.

– Розмари, – окликаю ее я.

– Да, мистер Янковский?

– Но ведь он и правда соврал.

– Я не в курсе. И вы не в курсе.

– Я в курсе. Я сам из цирковых.

Она сердито моргает.

– Что, простите?

Меня одолевают сомнения, и я решаю не вдаваться в подробности.

– Не важно.

– Вы работали в цирке?

– Я же сказал, не важно.

Повисает неловкая пауза.

– Вы наверняка здорово обидели мистера Макгинти, – говорит она, занимаясь моими ногами. Она действует быстро и ловко, а если и останавливается, то ненадолго.