Сердце меча

Результат заставил его нахмуриться. Морлок был зарегистрирован в Ниппуре и носил кличку Призрак; принадлежал он Яну Шастару, пилоту клана Дусс с западного побережья Гэнбу, и на этого пилота юный бродяга не походил ни по каким параметрам.

Конечно, очень может быть, что оный пилот просто вышвырнул надоевшего слугу. Такое в последние годы не было редкостью, в городской тюрьме парились сотни полторы гемов, ожидая, пока будут установлены личности их хозяев или пока не пройдут оговоренные законом три стандартных земных месяца, после которых их можно будет продать с торгов. Если морлок брошен, мальчик мог привязаться к нему из жалости, а морлок к мальчику — из благодарности и врожденной неспособности к самостоятельной жизни. Морлоку нужен туртан, как псу — хозяин. Однако в этом случае мальчик в опасности — идиотский закон карал за оказание приюта чужим гемам как за кражу, и за свою доброту славный паренек может попасть под порку. Будем надеяться, что дело обстоит не так плохо. Почему Шастар оставил свою собственность здесь, в Пещерах Диса? Ведь у его матери поместье недалеко от Лагаша, он легко мог вернуть морлока туда… Что-то здесь нечисто, подумал Исия, и провел поиск по армейской базе данных и по закрытым базам данных города, применив полицейский допуск. Он искал наугад, ни на что особенно не рассчитывая (что ему дала бы дата отчисления морлока?) — но полученный результат заставил его присвистнуть. Этот морлок оказывается, умер по меньшей мере дважды! Первый раз — десять с небольшим лет назад, когда его прайд был полностью выбит в наземных боях за Андраду. Целый длинный столбец морлочьих номеров шел здесь параллельно со столбцом одинаковых слов: «Выбыл» и словом «смерть» в графе «причина». А второй раз удивительный морлок умер совсем недавно, месяц с небольшим тому, на погребальных играх в честь Лорел Шнайдер. Он был заявлен на эти игры своим хозяином, Яном Шастаром (вот, значит, где собака зарыта!) и погиб, оставшись последним на арене, но не взяв трофея.

А трофеем было сердце юного Ричарда Суны.

— Ах ты черт! — воскликнул Исия, откинулся в кресле и закурил.

Описывая внешность, люди обращают внимание в первую очередь на волосы, потом — на глаза, губы и все остальное. Порой достаточно подстричься, чтобы тебя перестали узнавать. Но настоящий сыщик, запоминая внешность, обращает внимание еще и на форму ушей, кисти рук, осанку — все, что люди, как правило, не меняют, даже если делают пластику лица и трансплантируют глазные яблоки. Исии довелось довольно близко подходить к тележке приговоренного, когда она стояла во дворе городской тюрьмы, но тогда он специально не приглядывался к лицу. По правде говоря, ему было стыдно смотреть в лицо мальчику, с которым так подло поступили. Но вот на руки — да, он посмотрел. И отметил, что это действительно руки флордсмана. А выходя из тюрьмы, против своей воли встретился глазами. Рот был заклеен, пол-лица — занавешено растрепанными волосами, но на какой-то миг сверкнули глаза — и взгляд их был осмысленным, четким. Не умоляющим, чего боялся Исия. Много хуже — каким-то знающим. «И ты тоже предашь меня, пройдешь мимо и никому не скажешь ни слова». Конечно, это все было только моментальной иллюзией, обманом зрения — изнемогая от боли, мальчик пытался удержаться в сознании, фиксируя взгляд на чем-то… Это и показалось выражением нечеловеческой мудрости, остальное доделала нечистая совесть старого сыскного пса. И конечно, он так и сделал — опустил голову и как можно быстрее прошел мимо, и никому не сказал ни слова, потому что — чем, чем, чем он мог помочь? Что он мог сделать один?

Исия скрестил руки на столе и положил на них голову. Ситуация требовала какого-то решения. Если у Исии и было чем гордиться в жизни — так это тем, что он не шел на компромиссы, защищая закон. То есть, он без зазрения совести применял наношлем при допросах, а когда под рукой не было наношлема, прекрасно обходился парой кулаков, он «развел» две самые жуткие группировки во время первой криминальной войны, заставив их перестрелять друг друга, он закрывал глаза на мелкие шалости своих информаторов — но никогда не подыгрывал криминалу ради собственной выгоды, не брал взяток за то, чтобы «слить» дело, и если не мог на все сто обеспечить того, за что давали — тоже не брал, и вообще свою задачу видел в том, чтобы стало как можно меньше преступников, а не в том, чтобы стало как можно больше денег в кармане у господина Исии. Он был не против денег, но только если это помогало, а не мешало делу.

Сейчас ни о каких деньгах речи не шло и не могло идти. Лапша-самоварка по двадцать сэн за пакетик… Боги и демоны… Можно опять опустить голову и пройти мимо — чтобы недели через две увидеть, как кто-то из молодых шакалов, Тройо или Бесс, его заметет. Но вмешаться — означало сознательно встать на ту сторону. Да, мальчик был виноват уж тем, что Шнайдерам захотелось родственного тепла. Он чудом уцелел — и Исии какой-то частью души хотелось, чтобы чудо продолжалось. В каждом человеке живет ребенок, надеющийся на счастливый конец. Это глупо. Ёсицунэ из легенд о счастливом исходе становится Чингисханом. Опасное это дело — влюбленность в проигравшего, жажда чудесной победы из безнадежного положения…

Но, с другой стороны… Исия сказал два слова:

— Батальон страха.

Интерфейс-модуль мигнул и выдал раскладку по делу об убийствах мальчишек-беспризорников, членов уличных банд, которое Исия вел уже полгода без особого успеха. Началось все Первым летом. Мальчишка был найден утопленным в сахарном чеке, рот его набит сахарными листьями. Осень Акхат — еще два убийства: малолетняя шлюшка и ее дружок связаны именно в таком положении, в каком их застали, живот к животу, — и проколоты насквозь. Долгая Зима — четверо подростков умерщвлены одним и тем же способом: раздеты донага, связаны и брошены умирать перед воротами глайдер-порта. И одновременно — надписи, сделанные маркером на стенах: «Паразиты, берегитесь! Батальон страха ищет вас!», «Будешь жить честно или никак не будешь», «Смерть дармоедам» и тому подобное дерьмо. Весна Акхат — мальчик опять утонул в сахарном чеке, явных признаков убийства нет, но случай тоже подшит к делу.

Нет свидетелей. Крайне трудно получить какие-то показания о жертвах — для этого приходится погоняться за их дружками; задача не из легких. Информаторы запуганы до недержания. Кое-кто видел людей в черном. В глухих ветрозащитных масках, скрывающих все лицо. Никто не интересовался, куда эти люди шли и чем там занимались — вид одетых в черное к тому не располагал…

Вся эта блевотина была логическим продолжением взаимной неприязни космоходов и планетников, переросшей в открытую вражду. До и во время войны этот конфликт разрешался просто: планетники жили на планете, космоходы — в космосе. Разрыва в уровне жизни между ними почти не было: услуги планетников по обеспечению базы оплачивались весьма щедро.

Но война разоряла торговые флоты Рива — один за другим; пилоты гибли — и вот на «крыше» Пещер Диса образовался «корабельный город», а на бюджет Пещер что ни год, вешались несколько тысяч голодных ртов. Одна только остановка орбитальной верфи повлекла переселение четырех тысяч человек и шести тысяч гемов. Самое неприятное заключалось в том, что ни к какой другой работе космоходы не были приспособлены и в массе своей приспосабливаться не хотели. Муж той же Ашеры целыми днями ошивался в «высоком городе», бродил по еще не разорившимся дружкам и вспоминал былые дни. И сын, Илихау, «бегающий» с Сурками, удался, похоже, в него. Дети космоходов объединялись в уличные банды, которые благопристойности ради назывались «братствами», в подражание взрослым побратимствам космоходов; то же самое делали и дети планетников. Стайки мальчишек (девчонок было меньше) кучковались в немноголюдных переходах. В основном их времяпрепровождение состояло из виртуальных игр, нехитрого спорта вроде туннельного поло, танцев, секса, драк стенка на стенку и мелких преступлений. К криминалу побуждала не столько нищета — пока еще их семьи не голодали — сколько безысходность. Эти дети знали, что когда они вырастут, только одному из пяти удастся как-то пробиться в жизни. Они мечтали о космосе и едва ли нашелся бы хоть один, кто не пробовался на пилота. Но даже если бы они стремились найти работу здесь, на земле — вряд ли у них что-то получилось бы. Уровень жизни планетников тоже стремительно катился под уклон. Источником богатства Рива была межпланетная торговля и разведка в масштабах Галактики, рискованные дальние фрахты, приносящие баснословную прибыль, продажа открытых планет. Теперешний экспорт редких руд, кристаллов и уникальных безделушек вроде «лазурных огней», и на десятую долю не покрывал прежних доходов. И вот образовались три социальных слоя, разрыв между которыми становился все шире и глубже. Первый: армейцы, действующие космоходы и кланы, непосредственно производящие экспортный продукт. Второй: планетники, терраформисты и плантаторы, которые в принципе могли поддерживать уровень жизни своих кланов просто за счет натурального хозяйства, а также космоходы, имевшие до разорения собственность на планете. Им достаточно было просто не мешать, чтобы они ни в чем не нуждались. И третий: разорившиеся космоходы и те планетники, что потеряли работу в связи с разорением космоходов. Они жили в трущобах городов на пособие, которое цукино-сёгун выбила некогда из Совета кланов, и страдали не столько от бедности (это пособие было ненамного меньше жалованья Исии, рядового полицейского чиновника — правда, без учета взяток, но рядовым полицейским чиновникам много и не дают), сколько от потери прежнего, прямо-таки заоблачного социального статуса.