Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 21 из 37



Огромные стада дичи, некогда бродившие по открытым до горизонта лугам и пастбищам, давно отсюда ушли, и теперь вместо них здесь паслись стада маленьких худосочных коров пестрой окраски, меланхолично жующих свою жвачку, за которыми присматривали полуголые негритята; провожая взглядами крутящего педали Марка, они останавливались и с важной серьезностью приветствовали его, а когда он отвечал на приветствия на их родном языке, широко раскрывали глаза от удовольствия.

Иногда Марк вспугивал небольшую серую антилопу – дукера с острыми рожками и торчащими ушками, – которая вскакивала с лежки и быстрыми прыжками убегала от него по сухой траве, или видел вдали антилопу-прыгуна, неторопливо, словно тучка по небу, кочующую по бескрайней равнине. Когда ему встречались эти одиночные животные, ухитрившиеся спастись от выстрелов длинноствольных винтовок, в его душе надолго воцарялась радость, согревавшая его, когда в прохладной темноте он возвращался домой.

Марк нуждался в тишине и одиночестве, чтобы окончательно залечить не только раны от пулеметной очереди на спине, но и более глубокие душевные травмы, которые нанесла ему война, – слишком молодым ему довелось испытать все ее ужасы.

Этот покой дикой природы требовался ему для того, чтобы оценить стремительный калейдоскоп встреч и событий, наполнявших его вечера и ночи, разительно отличающийся от серой, нудной тягомотины ежедневной работы.

Марка увлекла фанатическая энергия Фергюса Макдональда и Хелены. Фергюс был ему товарищем, который делился с ним опытом, неизвестным большинству людей, – опытом суровой и страшной борьбы. Вдобавок, намного превосходя Марка возрастом, он замещал собой фигуру отца, восполняя глубинную потребность в жизни юноши. Для Марка не составляло труда, отбросив сомнения, принимать все на веру и, не думая, слепо идти туда, куда ведет его Фергюс с его злой, неуемной энергией.

Встречи с людьми вроде Фергюса будоражили его, порождали чувство преданности общему делу; у этих людей, отдавших себя высокой идее, имелась одна понятная цель. Марку нравилось появляться на тайных собраниях в запертых помещениях с вооруженными охранниками у дверей, где царила атмосфера чего-то запретного. Нравился сигаретный дым, спиралями поднимающийся к потолку, пока комната не наполнялась густой голубоватой дымкой, похожей на кадильный дым некоего мистического таинства. Нравились лица, лоснящиеся от пота, тихое, фанатичное безумие в их глазах, когда они слушали выступающих.

Выступал Гарри Фишер, председатель партии, высокий, энергичный мужчина с твердым характером, обладающий мощными плечами, волосатыми мускулистыми руками ремонтного рабочего, с нечесаной копной черных с проседью и жестких как проволока волос и горящим взглядом темных глаз.

– Наша партия, – говорил он, – это передовой отряд пролетариата, и мы не связаны законами или этическими нормами буржуазного общества. Для нас сама партия – это новый закон, естественный закон нашего бытия.

После выступления он пожал руку Марку; Фергюс с отеческой гордостью стоял рядом. Рукопожатие Фишера оказалось крепким и энергичным, как и его взгляд.

– Ты солдат, – кивнул он. – Ты нам еще понадобишься, товарищ. Впереди нас ждет кровавая работа.

Беспокойное обаяние этого человека долго еще не отпускало Марка, даже когда они уже ехали домой в битком набитом трамвае, втроем втиснувшись на двойное сиденье, и бедро Хелены крепко прижималось к его бедру. Заговаривая с ним, она наклонялась так близко, что губы ее почти касались его щеки, дыхание пахло лакричной пастилкой и сигаретами, этот запах смешивался с ее дешевыми цветочными духами и тонким мускусным теплом ее тела.

Бывали и другие собрания, обычно по пятницам, после работы, многолюдные шумные сборища в огромном зале фордсбургского Дома профсоюзов, заполненном сотнями шахтеров, большинство из которых успели хлебнуть дешевого бренди, громкоголосых и косноязычных и всегда готовых устроить беспорядки. Ораторы обращались к ним с речью, и они ревели в ответ, как ревет толпа на бое быков; иногда то один, то другой забирался на стул и, шатаясь, выкрикивал бессмысленные и путаные лозунги, пока хохочущие товарищи не стаскивали их вниз.

Одним из самых популярных ораторов на таких собраниях был Фергюс Макдональд. У него в запасе всегда имелось много ораторских приемов, которыми он подогревал толпу; он всегда умел нащупать тайные страхи этих людей и вертел ими так, что они начинали вопить то ли от злости, то ли от восторга перед ним.

– Известно ли вам, что они затевают, наши хозяева? Знаете ли вы, что они собираются сделать? Сначала они раздробят вашу работу…

Страшный громовой рев потряс оконные стекла. Выдержав паузу, Фергюс убрал со лба и пригладил жидкие рыжие волосы, а затем улыбнулся слушателям горькой улыбочкой, ожидая, когда стихнет шум.

– Профессия, которой вы обучались пять лет, будет разбита на несколько простых операций, и теперь вашу работу станут исполнять три человека без настоящей квалификации, которых быстренько, всего за год, поднатаскали исполнять лишь часть ее, а платить им будут десятую часть того, что сейчас получаете вы.

– Нет! – грянула буря криков.



– Да! – швырнул им обратно Фергюс. – Да! Да! И еще раз да! Именно это наши хозяева собираются сделать. Но это еще не все. Они собираются набрать на работу черных! Черные отберут у вас вашу работу, черные станут работать за денежки, на которые вам не прожить.

Работяги в зале уже визжали, свистели, ревели, обезумев от злости, не зная, на кого ее можно обрушить.

– А что будет с вашими детьми? Уж не собираетесь ли вы кормить их кукурузными початками, не собираются ли ваши жены ходить в набедренных повязках? Вот что будет, когда черные отберут у вас работу!

– Нет! – ревела толпа. – Нет!

– Рабочие всего мира, – кричал им Фергюс, – рабочие всего мира, соединяйтесь – и в стране белых людей оставайтесь!

Гром аплодисментов и дружный топот ног в деревянный пол длились минут десять, а Фергюс все расхаживал с гордым видом по сцене взад и вперед, сцепив руки над головой, как это делают профессиональные боксеры. Когда же наконец овации стихли, он запрокинул голову и прокричал первую строчку песни «Красное знамя».

Весь зал, как один человек, с грохотом вскочил на ноги, вытянувшись по стойке смирно, чтобы хором грянуть революционную песню.

Морозной ночью Марк с четой Макдональд шагали домой; из их ртов, словно плюмажи страусовых перьев, валили клубы пара. Хелена шла между мужчинами, пристроившись к ним своей маленькой, изящной фигуркой в черном пальто с воротником кроличьего меха и с вязаной шапочкой на голове.

Она держала обоих под руки. Внешне это выглядело вроде бы вполне естественно и не вызывало никаких предосудительных мыслей, если бы не одно обстоятельство, которое тревожило Марка: она то и дело пожимала своими пальчиками его крепкий бицепс и время от времени пританцовывала, как бы стараясь подстроиться под широкий шаг мужчин, и при этом они с Марком касались друг друга бедрами.

– Послушай, Фергюс… то, что ты говорил там, в зале, бессмысленно, – нарушил молчание Марк, когда они свернули на свою улочку. – Ведь совместить «рабочие, соединяйтесь» и «в стране белых людей оставайтесь» невозможно.

Фергюс одобрительно хмыкнул.

– А ты у нас не дурак, товарищ Марк, – пошутил он.

– Нет, я серьезно, Фергюс… Гарри Фишер совсем не так всё…

– Конечно нет, дружок. Сегодня я подбрасывал корм свиньям. Они нам нужны, они должны драться за наше дело как черти; нам предстоит много чего ломать, да и кровушки пустить придется немало.

Он остановился и взглянул на Марка поверх головы жены:

– Нам нужно пушечное мясо, дорогой, много пушечного мяса.