Фенёк

- Конечно, - Сергей поднял дочку, отмечая, что она немного, но подросла, хоть и была всё ещё невероятно маленькой.

- Вот, Юля сказала, надо, - Мария Антоновна покосилась на ёлку, кое-как, на скорую руку, перевязанную бечёвкой, - купили по дороге.

- Паааап, а ты петарды будешь пускать? В том году… из-за мамы… а…

- Хочешь фейерверк? – он присел, чтобы посмотреть на точную копия себя, даже ямочка на левой щеке становилась отчётливей, но, в то же время, что-то едва уловимое, но очевидное, указывало на то, что Юляшка Маринина дочка. – Ты не говорила, - улыбнулся.

Юля отвела глаза, и Сергей до какого-то животного ужаса испугался, что она сейчас заплачет. Только не Юляшка, и только не сейчас, когда она только-только начала снова разговаривать предложениями и не пугаться каждого звука или порыва ветра.

- Конечно, малышка, мы устроим фейерверк, поставим ёлку и нарядим её.

Петарды так и стояли с прошлого года в большой кладовой.

- Только не в спальне, - прошептала.

- Хорошо, - согласился Сергей.

Спальня так и оставалась для Юли «закрытой зоной», она не заходила туда с того дня, как влетевший в квартиру Илья пытался оторвать сестру из рук отца, а она цеплялась и кричала так, что надорвала связки. Потом чужие люди ходили по дому, трогали вещи, и Юля только вздрагивала, вздрагивала, вздрагивала, пока, наконец, освободившийся от формальностей Сергей не позвонил Марго и не попросил забрать Юляшку с Марией Антоновной, чьё состояние было ничем не лучше Юлиного. Сергей хотел было туда же отправить и Илью, но тот твёрдо сказал, что он никуда не поедет, тем более после настоятельной рекомендации Сергею врача скорой помощи – хотя бы на пару дней лечь в стационар.

Они наряжали ёлку и разговаривали. Юляша, как год назад, но всё ещё хмуря светлые бровки, хвасталась новым новогодним нарядом, специальной детской косметикой и подарками от новых подружек.

- Бабушка сказала на поминках, что тебя нельзя оставлять на Новый год одного, - прошептала доверительно, - она сказала дедушке, что на тебе лица нет… что на тебя смотреть страшно.

- Я такой страшный? – он улыбнулся дочке.

- Нет, что ты! Ты самый красивый, просто у тебя седых волос стало много, но моя учительница сказала, что седина украшает мужчину, она сказала, что ты… импортный… нет, интересный и импозантный мужчина, - закатила глаза к потолку, явно вспоминая незнакомое слово. – А что такой импозантный?

- Это такой мужчина, который вызывает интерес у женщин.

- А у мамы ты тоже вызывал интерес?

- Конечно, она ведь вышла за меня замуж.

- А платье на свадьбе у мамы было красивое?

- Самое красивое, и мама сама была красивая.

- Покажешь?

- Сейчас. - Сергей встал и на негнущихся ногах прошёл в комнату, где хранились фотоальбомы. Сам он просмотрел их, казалось, тысячи раз, пока, наконец, не убрал с глаз долой. Но Юля впервые за это время сама заговорила о маме, и он был обязан поддержать разговор, показать, что всё нормально, жизнь продолжается, он должен поддерживать в девочке память, если она в этом нуждается, и разговаривать, если это необходимо.

И они говорили, накрывали стол, наряжались и выглядели почти нормальной семьёй… если не ради себя, то ради друг друга.

На улице, когда Сергей запускал фейерверки под радостные крики Юляши и подружки Ильи Марины, стало попускать. Немного. Словно онемение стала спадать, наверное, так возвращается чувствительность органам – лёгкой болью.

Он смотрел на Марину, совсем юную девушку, и своего сына, который немного смущённо улыбался, глядя то на отца, то на внимательный взгляд бабушки, а то на Марину.

Каждый раз, когда кто-то произносил её имя, все вздрагивали…