Сад зеркал

– Я никому не скажу о ревуне, – послушно отвечаю я, и Адития, кивнув, пропадает в высоких папоротниках. Мне кажется, её движения были слишком быстрыми. почти суетливыми, если такое можно говорить о Старейшей.

Мы, древ-ние, не любим суетиться попусту, «на будущее», потому что тогда суеты станет слишком много и никакого будущего не случится вовсе. Но мы говорим так: если судьба окунает тебя мордой в грязь – ныряй поглубже: как знать, что найдется на дне? И, мне думается, в этой истории с гнилью Адития как раз ныряет. Только непонятно, куда и почему, раз ни на ней самой, ни на ком из со-родичей нет знаков болезни. Но как еще можно понимать настойчивость Старейшей?

Я иду к реке с похолодевшим от волнения хвостом. Чешуя прижимается к шее так плотно, что приходится помотать головой, расслабляя мышцы. Если ревун порвёт меня слишком сильно, то у семейства в этом году будут только два новых воина – помереть я не помру, но участвовать в состязаниях этого года не сумею. Донные ревуны не опасны – пока ты не трогаешь их, но мало кто из потрогавших остался доволен ощущениями, а некоторые так и вовсе недосчитались частей ног, рук или хвостов.

Вот зачем Адитии нужно это животное? Его даже не едят!

Когда я, хромая на обе ноги, вытаскиваю лодку на берег, уже опускаются сумерки, быстрые и холодные, как рыба-хвостун. Две плетёнки доверху наполнены добычей, и я знаю: женщины примутся ругаться оттого, что я принёс ее так поздно. Мне и самому неловко, ведь женщинам не придется хорошо выспаться этой ночью, не говоря уж о том, что они будут вынуждены сломать молодую ветку семейного Древа, чтобы получить свет и выпотрошить всех этих рыб.

Но я не мог вернуться раньше, я охотился за донным ревуном! Он увел меня далеко вниз по берегу, он бурился в ил и поднимал муть, выпрыгивал на меня из этой мути и вцеплялся в ноги, обхватывал их сотнями гусеничных ножек, драл чешую, вгрызался в мясо. В общем, тварь та еще. Но мне удалось одержать верх и не слишком сильно пострадать, так что я сумею участвовать в состязаниях воинов. А рыбы, которых я сегодня выловил, почти все пузатые. Даже когда женщины заберут свою долю, у меня останется еще много икры на обмен, и она пригодится, когда торговцы людей снова пройдут через Озёрный край.

Правда, придется еще достать соль, моя почти закончилась. Заворачивая червеобразное тело ревуна в подвявший лист гуннеры, я прикидываю, у кого можно купить соли.

– Где твои корни, древ-ний?

Что за день такой, непременно кто-нибудь подкрадется из-за спины! И какой я воин, если ко мне можно так подобраться? Нужно больше тренироваться на болотах, среди прыгучих грызлей, вот что.

– Где твои корни, древ-ний? – повторяет голос, которого я не узнаю.

Подоткнув лист гуннеры под тело ревуна, я оборачиваюсь и очень удивляюсь: стоящий передо мной древ-ний – серочешуйчатый, широкий в поясе и плечах, у него сильный хвост и мощная челюсть, а гребень – сросшийся и выступает на голове совсем невысоко. В общем, он из северных краёв, так что это скорей я должен интересоваться его корнями.

– У западной границы болот, где голос Древа говорит с Адитией, – всё-таки отвечаю я, и вежливо задаю тот же вопрос: – А где твои корни, древ-ний?

– У северного края торговых путей, где голос Древа слышит Ужитис, – отвечает он, и я снова удивляюсь: судя по имени, их Старейший очень… ну… стар! – Я пришел сюда, чтобы состязаться за взрослое имя и женщину, что смогла бы пойти к моему Древу.

Киваю. Трудно будет найти женщину, согласную идти на север, а впрочем. Наверняка этот древ-ний пользуется копьем, и наверняка удар его силён и меток. Северные озёрные края богаты меховыми зверьми, что очень хорошо: люди много платят за мех, а мясо кормит древ-них. Быть может, женщины других семейств и согласятся пойти с ним.

Но отпустят ли их так далеко собственные Древа? Они делают это с большой неохотой, да и много ли радости это принесёт? Обычно мы берем женщин из своего или близкого рода, чтобы они не оказывались далеко от родного берега и могли приходить к нему в любой день. Любовь прародителя много значит для нас, и только самые мужественные из древ-них способны уйти от сородичей дольше, чем на несколько дней.

Впрочем, связь молодых женщин с Древами – слабее.

– До состязания воинов я – Тимд’жи, – говорю я, и мой нежданный собеседник, помедлив, отзывается:

– До состязания воинов я – Фэйтай.

Ого. Ну, если он.

–. пропустил целых два года состязаний, значит, воин из тебя никудышный, и ты не отыщешь женщину, которая захочет уйти с тобой на север, – эхом заканчивает мои мысли голос Джа’кейруса, и сам он мягко выступает из сгустившейся темноты.

Его приближения я тоже не услышал. Что со мной не так?

– До состязания воинов я – Джа’кейрус, – лениво говорит он, щурит змейские красно-коричневые глаза и лениво почесывает мускулистый живот под распахнутой жилеткой.

На нём ничего нет, помимо этой жилетки и набедренной повязки, и Джа’кейрус откровенно красуется своими мускулами, хотя мы ему женщины, что ли.

– У нашего Древа нет твоего интереса, – снисходительно говорит он Фэйтаю, – среди наших со-родичей имеется только одна женщина подходящего возраста, и право на неё уже получили я и Тимд’жи, – он бросает на меня быстрый колючий взгляд, я в ответ презрительно прищуриваюсь.

– И никто не сомневается, – добавляет Джа’кейрус, растягивая слова в шипение, – что она достанется мне еще до того, как родит малыша, которого сейчас носит в яйце.

При этих словах он очень внимательно смотрит на меня, но я уверен, что в моём лице ничего не вздрагивает: я уже знаю, что Дар-Тэя вынашивает яйцо.

– А Тимд’жи и прочим останется утешаться с собственным хвостом, – едко бросает Джа’кейрус, недовольный моей равнодушной рожей, и скалит острые зубы.

Я только кривлю губы, но Фэйтай, непривычный к штучкам Джа’кейруса, смущается, а довольный Джа’кейрус хохочет, протягивает свой хвост между ног и картинно трется об него, виляя задницей.

– Я смотрю, ты знаешь, как это делается, – говорю я, – так что не будешь скучать, когда Дар-Тэя достанется мне.

Джа’кейрус застывает, вцепившись в свой хвост и открыв рот, потом закрывает его, громко клацнув зубами, а я, чтобы не давать ему последнего слова, тут же оборачиваюсь к Фэйтаю:

– Должен ли я предложить тебе ночлег у корней моего семейного Древа?

Спросил первое, что в голову пришло. Понятно, что если древ-ний впотьмах гуляет по берегу без поклажи, то он уже где-то остановился. Как я и ожидал, Фэйтай мотает головой:

– Спасибо, Тимд’жи, я уже обрёл ночлег у юго-западной границы болот, где голос Древа слышит Атщий. Но я рад буду видеться с тобой, если наши пути сойдутся.

– Я буду рад видеться с тобой, – соглашаюсь я. – Мы можем вместе дойти до западной границы болот.

– Рад буду помочь вам дойти до западной границы болот, – влезает Джа’кейрус, косясь на лодку.

Даже впотьмах увидел свёрток с ревуном, которого Адития просила никому не показывать. И что ты будешь делать?

– Тогда, если ты уже оставил в покое свой хвост – держи вот это, – говорю я и вручаю ему одну из плетенок с рыбой.

Джа’кейрус злобно сжимает губы, а потом вдруг ухмыляется, без боя оставляя поле за мной – это совсем не в его привычках, а потому не нравится мне. Он, не говоря больше ни слова, разворачивается и топает к озёрам, задорно размахивая плетёнкой с рыбой, и мне остается только гадать, какой пакостью он отплатит мне на сей раз.

За два дня до состязаний все семейства нашего побережья собираются в единственном месте, способном вместить столько древ-них: на лугу в виду одного из старейших Древ, голос которого слышит Кашиджий.

Сюда же приходит Фэйтай. Я рад узнать, что он получил право состязаться за женщину одного из местных семейств, и я очень удивляюсь, когда оказывается, что эта женщина уже выносила два яйца и родила двух живых малышей. Наверняка за неё будут биться не менее трех древ-них с близких берегов, и Фэйтаю придется очень сильно превзойти каждого из них, чтобы убедить Древо отпустить свой росток в северные края.