Сад зеркал

– Ну почему ты такой настырный, Тимд’жи? – кричит он издалека, но голос его весел: им уже владеет азарт охоты, пусть я пока не понимаю, каким образом он охотится. – Или не справился? Передумал, напугался? Хочешь знать, как загоняют добычу настоящие воины?

Агонга загонишь, пожалуй! Он сам кого хочешь загонит! Особенно если у него детеныш.

Тут лежащее на холмике существо поднимает голову, и я с ужасом вижу, что это и есть детеныш агонга, совсем маленький, размером с собаку, которые иногда ходят вместе с человеческими торговцами. У меня немеет кончик хвоста и становится дыбом чешуя на шее. Пасть детеныша стянута стеблями, но если он освободится и завизжит…

– Ты рехнулся, Джа’кейрус? – я стараюсь сам не сорваться на крик, чтобы не привлечь всех хищников ближнего леса. – Его родители же придут сюда!

– Конечно, – он закатывает глаза. – Зачем бы еще мне потребовался детеныш?

Джа’кейрус со снисходительным любопытством разглядывает моё ошалелое лицо и добавляет:

– Но они не найдут нас, пока он не закричит. Я засыпал следы семенами ужугчи.

Он приглашающе машет рукой, и мы вместе поднимаемся на холмик. Там Джа’кейрус очень осторожно, наступив лапой на нос детеныша, перерезает верхние стебли, потом убирает ногу, и детеныш, мотая головой, освобождается от остальных. Лапы его связаны, подняться он не может, и разражается таким отчаянным визгом, что мне даже жаль его становится.

Подъем на холмик сплошь укрыт листьями гуннеры, свободной остается только обходная тропка сбоку. Джа’кейрус смотрит на меня с любопытством, и оно постепенно сменяется насмешливым выражением, когда до меня доходит, что он тут устроил.

– Ты их так не обманешь, – голос мой дрожит от возмущения и ужаса. – Агонгов не убивают об ямы с отравленными кольями! А даже если.

– Расслабься, – говорит он и достает стрелу из колчана. Тяжелая стрела, неоперенная, с наконечником из кости, который смазан соком волчанника, судя по зеленоватому цвету. – За детенышем они побегут прямо, а не как обычно.

– Это неправильно! – я уже кричу, потому что маленький агонг верещит очень громко. – Ты рыл эту яму много дней, а состязание началось только утром! Так нельзя! Что ты возомнил о себе, Джа’кейрус? Станешь лучшим воином благодаря обману? Получишь Дар-Тэю хитростью?

– Я не получу Дар-Тэю, – спокойно говорит он, вглядываясь вдаль. Лук держит опущенным. – Я делаю это не ради Дар-Тэи, не ради хорошего места у озера и вообще… Я уйду сразу после состязаний.

Вдали тоскливо кричит выпь, подпевая воплям маленького агонга. У меня звенит в ушах от них. Может быть, я услышал совсем не то, что сказал Джа’кейрус?

– Уйдешь? – повторяю на всякий случай и совершенно теряюсь, когда он кивает. – Как это? Куда?

От леса отделяются два черных пятна и несутся к нам. Джа’кейрус поднимает лук, я выхватываю меч и остро жалею, что не взял еще рогатину. Почему мне было так важно научиться бою с мечом и тем самым прыгнуть выше собственной головы? Я уже не помню.

Два пятна бегут от леса нам навстречу, становясь больше, обретая очертания зверей из моих кошмарных снов: обманная неуклюжесть, с какой агонг может бежать целый день без усталости, мощные лапы, которыми он подминает добычу, оскаленные пасти с длинными, загнутыми зубами – не вырваться. Нет спасения от этих лап и зубов, эту шкуру не проткнуть, её складки ускользают из-под клинка, уводят руку в сторону, и ты теряешь равновесие, падаешь прямо в распахнутую пасть или в объятия этих лап, в эти раззявленные пасти, лапы, лапы, пасти.

Коротко свистит тетива, стрела разрывает острое ухо агонга, и над болотами несётся раскатистый рёв, и от него вся мелкая живность разбегается по своим норам. Снова свист тетивы, и стрела отскакивает от плеча агонга. Они слишком быстрые. Они в ярости. Их детеныш верещит на весь Озёрный край, и родители собираются порвать в лоскуты тех, кто его обидел.

Они уже под холмом, и я знаю, что этих агонгов не заманишь в яму с кольями, они побегут в обход; я перехватываю рукоять меча обеими руками и успеваю с горечью подумать, как мне повезло: не пришлось выслеживать агонга в дальних лесах, зверя принесли готовеньким, на листе ульмы, можно сказать…

Прыжок, свист стрелы, визг, в глазу самца торчит древко стрелы, тело грузно падает в яму, сминая большие листы. Самка не успевает остановиться и с воем валится следом, еще одна стрела пролетает над ней. Из ямы какое-то время несутся вопли боли, потом всё умолкает. Даже детеныш.

Чувствуя себя очень глупо, я возвращаю меч в ножны. На Джа’кейруса не смотрю. Сажусь спиной к яме, лицом к болотам, где над метелками камышей вьются тучи мошек, и предзакатное солнце делает всё вокруг красножелтым. Скоро стемнеет.

Я слышу возню, ворчание Джа’кейруса, потом – скулеж детеныша и раздраженное: «Да иди уже отсюда». И быстро затихающий шорох лап.

– Так вот, – говорит Джа’кейрус и усаживается рядом со мной. – Теперь я отрежу головы агонгов, отнесу их Адитии, получу взрослое имя и уйду искать лекарство от гнили. Наше Древо болеет.

– Знаю.

Джа’кейрус угукает и добавляет:

– Не только оно.

Я щурюсь на комаров, вьющихся над камышами. Какой сырой воздух сегодня. Какой неправильный. Всё неправильное.

– Болеют и другие Древа, это какая-то новая гниль, переродившаяся. Медленней. Страшнее.

Болезнь, что поражает корни, а не ростки. Где твои корни, древ-ний?

Я не знаю, что сказать на всё это, но Джа’кейрус не ждет ответа, он говорит сам, ему зачем-то нужно, чтобы я понял.

– На южной границе торговых путей болеет Древо, на юго-западной границе – тоже. На восточном краю старых лесов недавно умерло Древо, и теперь каждый соседний род ждет, перекинется на них болезнь или нет. Ходили слухи, что на севере нет древесной гнили, только обычная костная… но твой приятель Фэйтай не просто так пришел сюда, чтобы найти себе женщину: северяне говорят, у здешних древ-них кровь прохладней, и если народится много малышей с прохладной кровью, Древа станут стойкими к гнили. Но если бы это было правдой, новая болезнь сюда бы не пришла.

– И что можно сделать с этим? – спрашиваю я с надеждой, потому что всё сказанное Джа’кейрусом звучит ужасающе.

– Я не знаю, – говорит он, и его голос подрагивает. – Никто из древ-них не знает, потому я хочу идти за ответами к людям или оркам. Адития уже пыталась лечить подобное подобным, как это принято у людей, но она ведь ничего не знает про эти способы. Ей известно не больше того, что говорят торговцы людей на наших дорогах, а торговцы не занимаются лечением, потому их слов недостаточно. Нужно узнать больше, но нельзя узнать больше, оставаясь здесь. Потому я пойду за ответами туда, где они могут быть. Адития не хочет меня отпускать, но.

Понятно, что «но»: когда Джа’кейрус получит взрослое имя, Старейшая не сможет ему запретить. А за две головы агонгов он получит очень сильное взрослое имя, с которым сможет совершить действительно важные вещи, и все со-родичи будут знать это.

Некоторое время я сижу, пытаясь уложить всё услышанное в голове. И я тоже хочу искать ответы! Как можно оставаться и продолжать делать всё то же, что прежде, если в это время наши Древа убивает гниль, а кто-то может знать лекарство от неё?

Задумчиво постукиваю хвостом по траве. А как можно уйти, когда со-родичам требуется каждая пара рук, каждый лук, рогатина, меч?…

Ох, нет, не представляю, как Джа’кейрус может уйти от Древа, от теплого озера, Дар-Тэи, семьи и всего, чем мы живём!

Мы даже толком не знаем, какой он – мир за пределами Озёрного края. У нас есть только слова торговцев и сказания Старейших. Но мы не знаем, что происходит с древ-ними, которые уходят отсюда. Никто из тех, кто осиротел и покинул родные озёра, не вернулся назад – то ли остальной мир оказался настолько хорош, то ли плох до того, что хуже просто некуда.

Я хочу задать Джа’кейрусу много вопросов, но он вдруг подскакивает, оборачивается, орёт что-то невразумительное и хватает свой лук. Я тоже оборачиваюсь.