Рваные души

– Добрый день, мадам, – поздоровался с незнакомкой Этьен.

Женщина перевела свой взгляд на Этьена. На ее лице отразилось удивление, но она ничего не ответила и снова стала смотреть на улицу, словно рядом никого не было. Этьен немного смутился, не ожидая такого.

– Добрый день, мадам, – повторил он более настойчиво.

Женщина посмотрела более пристально и немного спустя мягким и очень приятным голосом произнесла:

– Добрый день.

И снова уставилась на улицу, давая понять, что на этом разговор окончен. Этьен постоял немного рядом, не решаясь ничего ей больше сказать. «Действительно сумасшедшая, – подумал он, – прав был старик Бурже». Что-то остановило его, чтобы сразу же не развернуться и уйти назад, в тепло кондитерской. Наверное, это было чувство сострадания к этой милой женщине, которая вот так сидела и мокла под дождем и все ждала кого-то или чего-то. Он вспомнил, как ему после смерти матери приходилось просить милостыню, стоя около вокзала, и как сильно он мерз тогда, на холодном ветру, который пронизывал его насквозь. Он тогда очень боялся, что заболеет и не сможет раздобыть им с сестрой пропитание. Вот и сейчас чувство того холода не давало ему развернуться и уйти, оставив эту женщину сидеть здесь одну под моросящим дождем.

– Мадам, – снова начал он с достоинством, – мой хозяин Бурже просит вас не мокнуть и прийти к нам в кондитерскую, чтобы вы могли обогреться и немного обсохнуть. Он предлагает вам чашку горячего шоколада.

На этот раз женщина посмотрела на него с любопытством.

– Спасибо, – ответила она, – но я не могу. Вдруг он придет, а меня не будет на месте. И мы разминемся. А я этого не хочу.

– Вы кого-то ждете? – спросил Этьен. – Вы можете подождать его, сидя в кондитерской за столиком у окна. Вам все будет видно.

– Нет, нет, спасибо, вдруг мы разминемся, – торопливо произнесла женщина, словно напуганная мыслью, что ей придется оставить свое место, – а вы идите назад, не мокните. Спасибо, что проявили заботу обо мне, и передайте мою благодарность вашему хозяину. Не сомневаюсь, что он очень добрый человек.

На этот раз Этьен уловил в ее голосе нечто странное, практически незаметный акцент и, собравшись с духом, спросил:

– Мадам, вы не француженка?

Женщина повернулась к нему и, немного подумав, ответила:

– Нет, я из России. Идите, не мерзните.

Этьен понял, что она не пойдет с ним, и спросил, кого она ждет. Ему было это страшно любопытно. Он искренне не мог понять, кого можно ждать, сидя под дождем на мокрой скамейке. И почему это нельзя делать внутри кондитерской, как это сделали бы на ее месте любые благоразумные люди.

– Я жду, – женщина немного замялась, но затем тихим голосом уверенно ответила: – я жду мужа. Он обязательно скоро приедет, – вдруг торопливо, словно чего-то испугавшись и оправдываясь добавила она. – Ступайте, ступайте, – повторила она, – вы совсем замерзли, вон уже дрожите, – и она улыбнулась Этьену легкой и доброй улыбкой.

Этьен действительно только сейчас ощутил, что его уже знобит от холода.

– До свидания, мадам, – вежливо попрощался он и, развернувшись, пошагал в кондитерскую. Женщина ничего ему не ответила и перевела взгляд в сторону вокзала, где в этот момент раздался паровозный гудок, и, словно услышав нечто знакомое только ей, как будто тот, кого она ждала, должен был приехать именно этим поездом, заволновавшись, она вытащила из сумочки маленькое зеркальце и стала пристально рассматривать себя, поправляя вывалившиеся из-под шляпки волосы.

– Ну что там, почему она не пошла с тобой? – нетерпеливо спросил Бурже, как только за Этьеном закрылась дверь.

– Это русская, она ждет мужа, а он задерживается в России, – ответил Этьен, стараясь поскорее снять мокрый дождевик и промокшие насквозь ботинки, чтобы согреться.

– Что за дикая страна? – заворчал Бурже. – Что за нравы? Что за сумасшедшие люди? Сам, засранец, шляется непонятно где, а жена сиди, мокни, жди его. Не раздевайся, мой мальчик, – сказал он, немного подумав, – если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Сходи, отнеси ей чашку горячего шоколада и самый свежий круассан, пусть погреется немного изнутри.

Этьен поежился, надевать мокрый дождевик ужасно не хотелось, не говоря уже о мокрых ботинках и о том, что нужно будет снова выходить на улицу. Но он чувствовал, что этой женщине сейчас действительно не повредит глоток крепкого горячего шоколада, и поэтому безропотно стал натягивать на себя дождевик и, положив угощение на маленький поднос, пошел назад.

– Мадам, – сказал он, подойдя к женщине, – старик Бурже просил передать вам это, держите.

Этьен протянул ей чашку с горячим тягучим шоколадом и тарелочку с еще теплым круассаном. Женщина взглянула на него с непередаваемым удивлением.

– Вы так добры ко мне, юноша, – немного помолчав, сказала она. Какая-то неподдельная нежность была в ее голосе, Этьен смутился и, как ему самому показалось, покраснел. Он передал женщине чашку и блюдце и, уже уходя, сказал:

– Посуду оставьте на скамейке, я потом заберу.

– Большое спасибо за вашу доброту, – еще раз поблагодарила его женщина, Этьену даже показалось, что ее голос немного дрогнул, казалось, еще чуть-чуть и женщина заплачет. Он повернулся и быстрыми шагами пошлепал по лужам в кондитерскую. Зайдя, он увидел старика Бурже, стоявшего у окна и пристально смотревшего на скамейку и женщину на ней. Через некоторое время Бурже грустным голосом произнес:

– М-да… она приходит сюда уже несколько месяцев подряд каждую субботу. И уходит всегда одна, не дождавшись, чтобы в следующую субботу вновь занять свое место на этой деревянной скамейке. Вот это настоящая любовь! Господи, помоги ее мужу вернуться, – сказав это, он перекрестился. Этьену показалось, что в глазах старика блеснули слезы…

Глава 1

– Вольдемар, проснитесь, друг мой сердешный, нас ждут кровавые дела!

Владимир оторвал тяжелую голову голову от свернутой в скатку шинели, заменявшей ему подушку. За последнюю неделю он уже успел позабыть, что такое сон. Да и сном это назвать было трудно, это был провал бесконечно уставшего человека куда-то в пустоту. Скорее это можно назвать протестом самого организма на бесчисленные издевательства над ним, организма, который хотел просто немного восстановиться от постоянной усталости, недосыпа, нервного напряжения, когда сознание настолько помутнено, что человек перестает быть человеком, а становится биологическим роботом, животным, живущим только благодаря инстинктам. Все еще невидящими спросонья глазами он вначале посмотрел на часы: прошло всего полчаса, как он проверил часовых и решил все-таки немного поспать, так как обстановка пока позволяла. После очередного дневного боя обе изможденные стороны отдыхали, приводя себя в порядок и собирая новые силы к следующей кровавой трагедии. Лишь лениво взлетали осветительные ракеты и долго висели над головой, медленно опускаясь, словно пытаясь рассмотреть, кто же еще не спит этой беспокойной отрывистой ночью, да периодически раздавалась пулеметная очередь, словно деревенская собака учуяла что-то в воздухе и решила облаять так, на всякий случай, чтобы показать, что не зря ест хозяйский хлеб. Иногда ухали тяжелые разрывы снарядов, как будто огромный дракон, еще совсем недавно извергавший пламя и дым, пожирающий все, что попадалось ему на пути, тоже решил немного передохнуть и теперь тяжело ворочался во сне.

Владимир сел на топчане, протер глаза ладонью и только потом взглянул на говорившего. Перед ним стоял бравый, невысокого роста полковник Александр Фейербах, круглолицый, коротко стриженный и, как обычно, подтянутый. Если бы не сапоги, покрытые липкой черной грязью, то можно было подумать, что господин полковник готовится к очередному параду. Его волосы были настолько светлыми, что отдавали какой-то желтизной. Именно поэтому еще с юнкерского училища за ним прочно закрепилось прозвище Цыпленок. Род Александра тянулся прямой линией от потомственных прусских военных. Его деды и прадеды ничего и не умели делать, кроме как только воевать. Давным-давно, еще при Петре Первом, один из предков Александра поступил на службу к русскому царю, да так и осел здесь, обзавелся потомством и продолжил семейную традицию теперь уже русских военных. Александр очень гордился своим родом и не упускал случая напомнить собеседнику о своем военном предназначении. Владимир учился с ним в одном юнкерском училище в одном взводе, и, как говорится, вместе не один пуд соли съели, и поэтому отношения у них были добродушно-товарищеские, несмотря на различие в званиях и должностях.