А напоследок я скажу…

Молитва

Ты, населивший мглу Вселенной,то явно видный, то едва,огонь невнятный и нетленныйматерии иль Божества.Ты, ангелы или природа,спасение или напасть,что Ты ни есть – Твоя свобода,Твоя торжественная власть.Ты, нечто, взявшее в надземностьначало света, снега, льда,в Твою любовь, в Твою надменность,в Тебя вперяюсь болью лба.Прости! Молитвой простодушнойя иссушила, извелато место неба над подушкой,где длилась и текла звезда.Прошу Тебя, когда темнеет,прошу, когда уже темнои близко видеть не умеетмной разожжённое окно.Не благодать Твою, не почесть –судьба земли, оставь за мнойлишь этой комнаты непрочность,ничтожную в судьбе земной,Зачем с разбега бесприютствавлюбилась я в ее чертывсем разумом – до безрассудства,всем зрением – до слепоты?Кровать, два стула ненадежных,свет лампы, сумерки, графини вид на изгородь продолженкрасой невидимых равнин.Творилась в этих желтых стенах,оставшись тайною моей,печаль пустых, благословенных,от всех сокрытых зимних дней.Здесь совмещались стол и локоть,тетрадь ждала карандашаи, провожая мимолётность,беспечно мучилась душа.1968

Метель

Борису Пастернаку

Февраль – любовь и гнев погоды.И, странно воссияв окрест,великим севером природыочнулась скудость дачных мест.И улица в четыре дома,открыв длину и ширину,берёт себе непринужденновесь снег вселенной, всю луну.Как сильно вьюжит! Не иначе –метель посвящена тому,кто эти дерева и дачитак близко принимал к уму.Ручья невзрачное теченье,сосну, понурившую ствол,в иное он вовлек значеньеи в драгоценность произвел.Не потому ль, в красе и тайне,пространство, загрустив о нём,той речи бред и бормотаньеимеет в голосе своем.И в снегопаде, долго бывшем,вдруг, на мгновенье, прерваласьмеж домом тем и тем кладбищемпечали пристальная связь.1968

«Мне вспоминать сподручней, чем иметь…»

Мне вспоминать сподручней, чем иметь.Когда сей миг и прошлое мгновеньесоединятся, будто медь и медь,их общий звук и есть стихотворенье.Как я люблю минувшую весну,и дом, и сад, чья сильная природатрудом горы держалась на весуповерх земли, но ниже небосвода.Люблю сейчас, но, подлежа весне,я ощущала только страх и вялостьк объему моря, что в ночном окнемерещилось и подразумевалось.Когда сходились море и луна,студил затылок холодок мгновенный,как будто я, превысив чин ума,посмела фамильярничать с Вселенной.В суть вечности заглядывал балкон –не слишком ли? Но оставалась радость,что, возымев во времени быломдень нынешний, – за всё я отыграюсь.Не наглость ли – при море и лунеих расточать и обмирать от чувства:они живут воочью, как вчерне,и набело навек во мне очнутся.Что происходит между тем и теммгновеньями? Как долго длится это –в душе крепчает и взрослеет теньоброненного в глушь веков предмета.Не в этом ли разгадка ремесла,чьи правила: смертельный страх и доблесть, –блеск бытия изжить, спалить дотлаи выгадать его бессмертный отблеск?1968

Описание ночи

Глубокий плюш казенного Эдема,развязный грешник, я взяла себеи хищно и неопытно владелауглом стола и лампой на столе.На каторге таинственного делао вечности радел петух в селе,и, пристальная, как монгол в седле,всю эту ночь я за столом сидела.Всю ночь в природе длился плач раздорамежду луной и душами зверей,впадали в длинный воздух коридора,исторгнутые множеством дверей,течения полуночного вздора,что спит в умах людей и словарей,и пререкались дактиль и хорей –кто домовой и правит бредом дома.Всяк спящий в доме был чему-то автор,но ослабел для совершенья сна,из глуби лбов, как из отверстых амфор,рассеивалась спёртость ремесла.Обожествляла влюбчивость метафорпростых вещей невзрачные тела.И постояльца прежнего звалаего тоска, дичавшая за шкафом.В чём важный смысл чудовищной затеи:вникать в значенье света на столе,участвовать, словно в насущном деле,в судьбе светил, играющих в окне,и выдержать такую силу в теле,что тень его внушила шрам стене!Не знаю. Но еще зачтется мнебесславный подвиг сотворенья тени.1968