Страница 50 из 58
Я не пел военных песен. Люди и так на войне. Я пел простые жизненные песни, которые отвлекали людей от смерти и потерь.
Закончил Кобзоном:
Двухчасовой концерт закончился в полдвенадцатого ночи. На этот раз тоже повезло – его не прерывали. Гости из других частей уезжали вполне довольные и радостные. Мы с парнями возвращались на аэродром, когда шедший слева Олег Мясоедов, барабанщик, спросил:
– Товарищ лейтенант, а откуда у вас эти песни?
– Нравятся?
– Да, особенно эта, про коня, или вот «Алиса».
– Пишу да пою. В голову приходят, вот я их в тетрадку-то и записываю, а некоторые нет…
– А сколько вы песен написали? Вот мы тридцать слышали, вы только их поете.
– Я пою те, что попроще. А так у меня их не меньше двухсот написано.
– Ого! – загалдели спутники. Шли мы толпой человек в сорок. Тут были и мои музыканты, и слушатели из моей группы, и другие присоединившиеся… Вот все вместе и принялись упрашивать спеть что-нибудь, чего они не слышали.
– У меня горло пересохло, хриплю уже.
– Ну пожалуйста, товарищ лейтенант! – узнал я голос нашей официантки Любы.
– Ну хорошо, слушайте эту.
Мы расположились где-то в двухстах метрах от наших землянок, и я, глотнув воды, поданной мне кем-то в темноте, спел им «Дрессировщика», благо хрипел почти как Боярский. Что ни говори, а они таки заставили спеть ее на «бис» и только потом скрепя сердце отпустили. И почему все концерты заканчиваются так одинаково?
Утром приехали специалисты из КБ, которые, устроившись в специально приготовленных для них землянках, стали возиться с самолетами. Старшим у них был сам авиаконструктор и создатель этих машин Таиров.
Пилоты, назначенные на машины, осматривали их, восхищаясь огневой мощью вооружения, все-таки оно состояло из одной крупнокалиберной пушки ШФК-37 калибра тридцать семь миллиметров, двух двадцатитрехмиллиметровых пушек и двух пулеметов ШКАС, а это не фунт изюма. Блин, мне эти машины нравились все больше и больше.
– Всеволод Константинович, когда вы все-таки дадите разрешение на ознакомительный вылет? Мне хотелось бы погонять его на виражах, проверить устойчивость и систему управления – не сложна ли она для переучивания на новую машину? – спросил я у Таирова.
– Через полчаса. Сейчас Павел закончит осматривать «шестерку», и вполне можете пробовать.
– Хорошо. Вы не знаете, что там с установкой трофейной радиостанции на самолет?
– Этим Борис Фельдман занимается. Это его специфика, насколько я знаю. Там есть некоторые проблемы, но они решаемы, все самолеты будут радиофицированы, если будут радиостанции.
Вылетов пока не было, и я, пользуясь этим, решил облетать один из ТА-3. Пока самолет готовили, поболтал с конструктором.
Оказалось, опытных машин было создано десять, то есть без моторов, вооружения и оснастки, но только две из них – доукомплектованные – допустили к испытаниям. Из-за войны их опробование понемногу стали сворачивать, вот Всеволод Константинович и подсуетился с боевой проверкой с помощью своего родственника и товарищей в штабе ВВС, которые подали докладную записку Сталину. Именно Иосиф Виссарионович приказал отправить все машины в наш полк, видимо, из-за меня. Таиров прямо не сказал, просто намекнул. И только по счастливой случайности оказалось, что дивизией командует родственник конструктора. Быстро дооснастив машины и погоняв их, Всеволод Константинович отправил самолеты своим ходом на наш аэродром, а сам двинулся со своими людьми поездом и машинами.
– Смотрите, в штопор свалился! – выкрикнул кто-то из прикомандированных.
Сотрудники КБ с Всеволодом Константиновичем тревожно следили за всеми маневрами едва видневшегося самолета, и срыв в штопор заставил всех поволноваться. ТА-3 был детищем не только Таирова, но и их тоже, и работники переживали не меньше отца машины.
– Не видно, упал, похоже, – тоскливым голосом выдохнул один из спецов, когда самолет скрылся за деревьями. Все ожидали толчка земли или звука взрыва, но вместо этого, неожиданно, ревя обоими моторами, над ними пронеслась стремительная тень и, крутнувшись вокруг своей оси, стала снова набирать высоту. Вдруг у самолета заглох один мотор. Было видно, как пилот пытается справиться со сразу ставшей неуклюжей машиной, сменившей свои элегантные порхания на резкие рывки.
– Черт! Рации нет, нужно немедленно дать приказ на посадку! – громко скомандовал кто-то рядом. Обернувшись, Всеволод Константинович увидел командира одного из полков, с которым познакомился всего пару часов назад.
– Дежурный, ракету! – скомандовал майор Запашный.
Самолет в это время, выпустив шасси, пытался набрать высоту, но после ракеты стал планировать на ВПП. Вот он коснулся полосы и покатился по ней, но тут вдруг неожиданно запустился заглохший мотор, и «тройка» снова полезла вверх. На трехстах метрах у нее снова заглох двигатель, но на этот раз другой, уже правый.
– Да он тестирует полетные характеристики при одном работающем моторе! – догадался кто-то.
– Спасибо, я уже понял, – ответил конструктор.
Покрутившись над аэродромом еще минут десять, Суворов повел машину на посадку, но и тут он не обошелся без привычного «выпендрежа», как сказал один из местных. Крутнувшись почти у самой земли чуть ли не на кончике крыла, лейтенант, показывая великолепные летные данные, посадил тяжелый истребитель на три точки.
Подогнав машину к капониру, я заглушил оба двигателя, позволив истребителю катиться и притормозив только у места стоянки.
– Ну как? – Это было первым, что я услышал, как только откинул фонарь. Подставляющий к корпусу лестницу один из инженеров с вопросительным выражением на лице ожидал моего ответа, как и остальные.
– О! – показал я большой палец, что вызвало вздох облегчения у всех работников КБ.
– Что скажешь, Суворов? – спросил подошедший Запашный. Не знаю почему, но смотрел он на меня не совсем по-доброму.
– Нормально, товарищ майор. Доложиться?
– В письменном виде непременно. А пока устно.
– Есть устно.
Спустившись на землю и отойдя в сторону, запрыгнул на ящик из-под патронов, осмотревшись, спрыгнул, поставил еще один и снова залез. И только потом начал докладывать сразу всем заинтересованным:
– Самолет хороший. Это одним словом. А теперь начну говорить, что так и не так. По моему мнению, со свободным рулем он продольно устойчив при всех летных центровках, имеет большую поперечную и положительную путевую устойчивости. Это хорошо. Нагрузки на рули и элероны в полете несколько велики. Велика и нагрузка на руль высоты при посадке. Бафтинг на самолете отсутствует. На одном моторе с выпущенными шасси самолет идет со снижением. Полет на одном моторе с убранными шасси возможен. Кабина летчика просторна, обзор вперед и вверх хороший, вбок недостаточный, вниз неудовлетворительный, назад отрицательный. Винтомоторная группа самолета работает надежно. Подходы хорошие. Охлаждение моторов на всех режимах достаточное. Посадочные приспособления – шасси, щитки, тормоза – работают надежно. Что мне нравится в этой машине – это мощное стрелково-пушечное вооружение, сильное бронирование экипажа, высокая живучесть винтомоторной группы за счет установки двух моторов воздушного охлаждения, способность производить все фигуры высшего пилотажа. Безопасность при потере скорости, нет тенденции к сваливанию на крыло, возможность продолжения полета с убранными шасси на одном моторе. Что не понравилось – это значительные усилия на ручку руля высоты при посадке, большие нагрузки на ногу без пользования триммером при полете на одном моторе, плохое конструктивное и производственное выполнение фонаря, ухудшающее обзор, плохой обзор в стороны и назад. По моему личному мнению, такой самолет пригодился бы не только для борьбы с немецкими мотомехколоннами, но и для обеспечения ночных рейдов самолетов дальней авиации, блокировки аэродромов противника. Подавление ПВО, в авиации ВМФ – при выполнении задач по дальнему прикрытию морских конвоев, разведки и бомбоштурмовых ударов по малоразмерным судам противника. В общем, самолет мне понравился. Хороший аппарат. У меня все.
3
Группа «Любэ».
4
Иосиф Кобзон.