Неприкосновенный запас

- Это верно, - сказал Орлов.

Река пропала за их спиной. Впереди на пригорке была деревня. Дождь не унимался. И фронт тоже работал не переставая.

- Очень жалко ребят. Утром были, а сейчас нет, полегли.

Вероятно, это было очень необычное зрелище: слон, запряженный в противотанковое орудие, пять промокших до нитки бойцов и человек в пиджаке и брюках - тоже мокрый и к тому же с заросшим лицом. Все были так густо покрыты глиной - хоть ставь на гончарный круг. Все еле держались на ногах. Но стояла плотная ночь. Ничего не было видно. Было только слышно, как цокали, вырывались из глины сапоги, как тяжело дышал слон и как постукивали зубы простуженного лейтенанта.

Так они дошли до деревни. И остановились под окнами единственного дома, где горел свет.

Лейтенант сказал: "Ждите!" - и направился к избе. Он споткнулся о высокий порожек и чуть не упал, но удержался на ногах и закрыл за собой дверь.

Остальные молча ждали его возвращения.

Он появился довольно скоро.

- Договорился. Нас принимают на ночлег, - сказал он, и его слова дробились на части непроходящим ознобом. - Заходите. Один останется на посту при орудии...

Лейтенант замолчал, видимо обдумывая, кому из его бойцов оставаться на посту - заступать в первую смену.

- Давайте я останусь... на часах, - предложил Орлов.

Предложение Орлова было заманчивым, но лейтенант не согласился с ним:

- Нельзя... Не положено гражданскому человеку.

- Какая разница... - сказал Орлов.

- Вы тоже намаялись - будь здоров! - сказал лейтенант, стараясь побороть озноб. - Рывчун!

- Я! - глухо отозвался голос из темноты.

- Заступишь в первую смену. Тебя сменит Соловьев. Слышишь?

- Слышу... А как быть со слоном?

- Он смирный, - сказал погонщик. - С ним на посту спокойнее: ни одна живая душа не подкрадется с подветренной стороны. Он спит стоя, как солдат.

- Он тяжело дышит, - заметил Рывчун. - Вдруг околеет?

- Он намаялся. Отойдет... Все намаялись.

- Пошли! - скомандовал лейтенант.

В избе было двое: мать, женщина с узким лицом и темными ввалившимися глазами, и мальчик лет десяти.

Хозяйка не выражала ни радости, ни недовольства незваными гостями. Она молча кивнула им на скамью у стола и стала доставать из печи все, что хранилось в ее темном душном чреве. Появился чугунок с картошкой и горшок с топленым молоком. Из шкафчика достала хлеб с коричневой корочкой и ноздреватым мякишем. Крупнокалиберную соль.

- У вас паек есть? - спросила хозяйка, когда все было на столе.

- Ни черта у нас нет, - сказал кто-то из бойцов.

- Мы оторвались от части, - пояснил лейтенант. - Нашу батарею помяли танки, а часть мы потеряли.

Он оправдывался перед хозяйкой за то, что у них нет пайка. Тогда хозяйка достала брусок белого сала с коричневыми прожилками.

- Это все, - сказала она. - Харчуйтесь.

Над столом горела керосиновая лампа.

Глина стала высыхать, и одежда солдат превращалась в хрупкие серые доспехи. Бойцы принялись за еду.

Хозяйка вышла из избы и тут же вбежала обратно. Она была бледна и прикрыла рот ладонью.

- Что это у вас... за чудовище?

- Это не чудовище, это слон, - сказал лейтенант.

- Уже на слонах воюют? - спросила женщина, и ее лицо еще больше вытянулось.

- Да, - сказал остроносый, - скоро на коровах начнут воевать. На козах. На поросятах.

- Замолчи! - приказал лейтенант.

И все принялись за картошку, за сало, за хлеб. Они ели молча и при этом постепенно оживали, приходили в себя.

Хозяйка долго не могла оправиться от встречи с Максимом и поглядывала на дверь, словно опасалась, как бы слон не вошел в дом. А мальчик то и дело выбегал на двор, чтобы посмотреть на заморское чудовище: любопытство побеждало страх. В конце концов он так осмелел, что даже протянул слону охапку сена. Слон понюхал угощение, но есть сено не стал.

- Маманя, дай сахара, - попросил мальчик, - мне для него...

- Для кого еще?

- Для слона.

- Я сейчас прута дам! - рассердилась мать. - Не подходи к нему. Калекой хочешь остаться?! Пойди наноси в избу соломы.

Мальчик принялся носить солому. Он расстилал ее желтыми полосами на широкие половицы. И постепенно весь пол покрылся шуршащим слоем соломы получилась общая солдатская постель: чистая, сухая, пахнущая полем. Соломенный матрац и соломенное одеяло. И бойцы, покончив с ужином, молча жались к стенке, не решаясь ступить грязным сапогом на свою соломенную постель.

Когда бойцы разулись и, поставив сапоги поближе к печке, улеглись, хозяйка спросила:

- А он корову... не уморит?

- Не волнуйтесь, - сказал Орлов, - он смирный... Вот покормить бы его малость. У вас хлеб найдется?

- Найдется, - ответила хозяйка. - Два хлеба есть.

- Вот и хорошо. Хоть два хлеба.

Все улеглись. Хозяйка задула лампу. Было слышно, как за рекой ухают орудия. Они били долго, без передышки. В окне тонко звенело отошедшее стекло.

Никто не спал. Солдаты простуженно покашливали. Ворочались. У лейтенанта тихо стучали зубы.

- Вот тебе и бьем врага на его территории, - неожиданно произнес остроносый. - Войны мы не хотим, но к обороне готовы.

- Сегодня одних подмяли танки, завтра до нас докатятся, - отозвался ему густой голос из другого угла.

- Мы еще будем бить врага на его территории, - твердо произнес лейтенант.

- Кто "мы"? - спросил остроносый. - Мы с тобой, товарищ лейтенант, до их территории не дойдем. Не в ту сторону идем. Его территория совсем в другой стороне. Ты хоть старше меня чином, да зелен, товарищ лейтенант.

Лейтенант молчал. Прижатый к стенке остроносым, он старался сбросить с себя, освободиться от его липких цепких слов. Он чувствовал, что бойцы ждут его решающего слова.

От отчаяния он поднялся с соломы и громко, как на плацу, гаркнул:

- Молчать!

Он крикнул "молчать!", хотя все и так молчали.

Он крикнул не остроносому, а людским страхам, сомнениям, малодушию всем темным силам, которые поднимали головы.

- Мы победим, - сказал он твердо. - Вот увидишь, старый черт, мы победим. Мы не можем не победить. Понимаешь? Потому что, если нас придавят, весь свет кончится. А он не может кончиться.

Никто не решился заговорить, не рисковал вставить словечко. Все как бы находились под властью команды-взрыва: "Молчать!"