Страница 34 из 35
Тут «алхимик» сощурил глаза и, глядя прямо в глаза рыцарю Большого Меча, добавил, улыбнувшись:
— Вот вас, например, тоже можно принять за разбойника, потому что вы вооруженный.
— Я — рыцарь, — сказал рыцарь Большого Меча и сдвинул брови.
Он не знал, что ответить «алхимику», но это слово «разбойник» всколыхнуло всю его рыцарскую гордость.
— Если вы рыцарь, — продолжал «алхимик», — то вам все равно незачем носить оружия, потому что, повторяю, нехорошо ходить вооруженным среди безоружных… Ведь если вы присвоили себе оружие, опять-таки говорю вам, вам придется воевать с безоружными, а это бессовестно…
Рыцарю Большого Меча стало обидно, почему теперь не носят оружия. Воевать с безоружным казалось ему действительно не по-рыцарски.
«Алхимик» продолжал:
— Кровопролитие даже запретил нам Бог значит проливающие кровь поступают против заповедей Божиих; значит, они не имеют права судить, что хорошо, что дурно… Если они станут говорить: «тот-то поступает несправедливо», им самим всегда можно ответить: «А ты зачем носишь меч с собою?..» Еще Спаситель сказал: «Вложи меч твой в ножны…».
У рыцаря Большого Меча на глазах выступили слезы…
Он знал, что есть сильные и слабые люди, и сильные обижают слабых и нельзя вступиться за слабых, потому что Спаситель, защитник слабых, сказал: «Вложи меч твой в ножны».
Но нужно же, нужно помочь слабым, а он не знал, как помочь.
Тоска охватила его душу, и душа опять закипала слезами.
Весь его рыцарский наряд и этот меч Жофруа казались ему теперь совсем ненужными и лишними.
Ему даже словно неловко было в нем, точно на нем было что-то чужое.
Ему стыдно было этих блестящих лат, этого шлема, как будто он вырядился в них, в эти латы, и надел этот шлем так, по глупости.
И он покраснел от стыда, когда подумал, как он покажется так на улице людям.
Но нельзя же оставить обиженных без помощи и обидчиков без наказания.
И он поднял глаза, полные слез, на «алхимика» и спросил:
— Но как же быть?.. Ведь нужно же наказать таких людей. — Нет, — ответил «алхимик», — потому что Спаситель и наказывать не велел… Спаситель накажет Сам тех, кто не раскается, а наказывать нельзя, потому что, повторяю, ведь велел же он вложить меч в ножны, когда Его апостол обнажил меч, чтобы наказать Его гонителей.
Рыцарь Большого Меча смотрел на «алхимика» с тоской, казалось, теперь охватившей все существо его, и не знал, что ответить, что говорить дальше.
— Но мы можем бороться, — заговорил «алхимик», — и должны бороться, только не прибегая к насилию и не проливая крови.
Он умолк на минуту, затем спросил:
— Ты заметил, когда мы шли сегодня по улице, какая на улице грязь, какие дома, сырые, холодные, грязные?
— Да, заметил, — ответил рыцарь Большого Меча.
— И видел, какие люди попадались нам навстречу, исхудалые, бледные, в рваном платье?
— Видел.
— И видел какие у них лица озабоченные, и глаза тусклые, и верно ты мало заметил счастливых лиц и мало улыбок?.. И дом этот видел, где я живу, и чувствовал смрад на лестнице? Ты все это видел?..
— Да…
— А разве можно так жить?.. В такой грязи, в такой вони, в такой бедности?.. Но люди выстроили эти дома, эти харчевни, им нет дела, что другие люди, которые живут в их домах, живут там, как нельзя жить человеку… И ты напрасно будешь им говорить об этом, потому что они тебя не поймут… Нужно бороться с ними больше делом, чем словом. Они делают зло, а ты должен делать добро. На зло ответить добром. И когда будет больше добра, чем зла, тогда не будет угнетенных и обиженных.
Рыцарь Большого Меча смотрел на «алхимика» широко открытыми глазами. Он не понимал, к чему клонит свою речь «алхимик». Он только старался не пропустить ни одного слова из того, что он говорил.
И ему казалось, будто «алхимик» подвел его к какой-то двери и готовится отворить ее и показать ему то, чего он никогда не видел.
И он жадно ловил каждое его слово и почти с трепетом ждал каждого нового слова.
«Алхимик» продолжал:
— Если ты видишь, что какой-нибудь человек построил холодный, сырой дом и пустил в него жильцов за непомерно высокую плату, старайся найти честных людей, которые рядом с этим домом построили бы другой, не сырой и не холодный, и не угнетали бы жильцов… Вот ты называешь себя рыцарем Большого Меча… В наше время мечом много не сделаешь, а представь себе, что существует рыцарский орден, насчитывающий сотни рыцарей, и все рыцари поклялись, как ты, например, поклялся, бороться со злыми людьми, только бороться так, как говорю я… Ты один слишком беден, чтобы заплатить, например, за эту комнату, но все вы вместе — необоримая сила… Каждому из вас не тяжело будет дать по грошу на общее дело и не тяжело на эти гроши открыть борьбу против угнетателей, за гонимых и обиженных… Они не имеют квартиры, они в рубище, им часто не на что купить хлеба, и злые люди всячески стараются выжать из них последние соки, а вы дайте им угол, за который они были бы в состоянии заплатить, дайте пищу, дайте работу, если они без работы, и платите за работу по совести… Делайте как раз наоборот злым людям. Это будет великая война добра со злом, правды с неправдой… И вы не смущайтесь, если сначала вас будет мало, и борьба будет казаться неравной… Слава тому, кто поднимет первый это знамя восстания во имя поруганной правды… Верьте, что это восстание рано или поздно загорится по всей земле, охватит все города, все царства… И никто не посмеет на вас безоружных поднять оружие и никто не посмеет призвать вас к суду, потому что вы не делаете ничего противозаконного… Итак, значит, — закончил «алхимик», — вот какие рыцари должны быть в наше время.
Он встал со стула и подошел к окну.
— Пойди сюда, — сказал он рыцарю Большого Меча, и когда тот подошел и стал с ним рядом поднял его и поставил на подоконник.
— Видишь, — продолжал он, — вон этот дом с разбитыми стеклами, там тоже живут люди… Посмотри, какая сырость на стенах, какая грязь под воротами… Там еще хуже, чем у нас на лестнице… Помнишь, как тебе стало скверно на лестнице?.. Ты мне говорил, что ты клялся на листах скорби, а это — камни скорби… они только молчат и ничего не говорят и ничего не скажут…
Рыцарь Большого Меча слышал, как дрожит его голос, и он сам смотрел на эти красные, выглядывавшие из-под обвалившейся штукатурки камни, на темные пятна сырости, проступавшей сквозь штукатурку, на разбитые окна, заклеенные бумагой, с грязными красными занавесками, и из души его поднималась тягучая, ноющая боль, точно что-то отрывалось от сердца, отрывалось и не могло порвать связи с сердцем, и сердце сжималось тоскливо и мучительно больно…
Эти «камни скорби» глядели на него безмолвно, потому что они не могли говорить, как листы скорби, но ему казалось, что если они заговорят, как в той легенде листы скорби, сердце его разорвется от муки.
И в то же время ему казалось, что хотя молчат камни, но он понимает безмолвную скорбь, скрытую в них.
И знал он также, что никто, может быть, до сих пор не смотрел на них так, как он сейчас смотрит; никто не понял их тайной скорби.
И вдруг он услышал голос «алхимика», немного неуверенный, тихий и по-прежнему трепетный.
— Можешь ли ты поклясться на камнях скорби?
Он умолк.
Рыцарь Большого Меча слышал только за собой его дыхание, неровное и прерывистое, как дыхание больного человека.
И он проговорил ему в ответ тоже дрожащим голосом и тоже тихо:
— Могу…
Больше он ничего не сказал.
Он только, не отрываясь, смотрел на эти камни скорби, как будто образовалась вдруг неразрывная связь между ним и этими камнями, как будто скорбь, скрытая в них, болезненно и мучительно передалась его сердцу…
Час спустя, рыцарь Большого Меча и «алхимик» входили в тот дом, где жил рыцарь Большого Меча.