У

– Пожалуйста, – говорю, – только от рассказывания книг освободите.

– Мы, – говорят, – будем создавать рефлекс пьянства. За одну рюмку – удар кулаком, но удар кулаком своеобразного характера, будет бить один из шести, а есть разные – холодные, горячие, до крови, до икоты, и так как ты будешь ждать и где бы ты ни пил, мы тебя везде достигнем и найдем. И точно: в лес, бывало, уйду, не говоря уже про людей, налью рюмку, осмотрюсь кругом никого, только выпью рюмку, как шарахнет каким-нибудь колющим ударом, так кишки перевернутся, смотришь – а один из Лебедей сидит где-нибудь за пнем или за кочкой!

– Излечили?

– В две недели всю наследственность рукой сняло, но и с тела и со смелости я спал. Дали мне тогда психическую переделку людей и направили сюда, так как я пока планов не составил, собирать рабсилу и изучать каждого в отдельности в его быту и составлять на каждого психологическую ведомость.

– Следовательно, выходит, что главную роль там пока играют шесть братьев Лебедей?

– А как же иначе? Какие за мной заслуги, кроме пьянства, а они в ужас и сокрушение чувств Урал привели тем, что в декадный срок, в одних трусиках, обежали весь Урал с юга на север, причем, было у них на севере крупное столкновение с бандой бродячих кулаков, так они их лбами разогнали.

– Как так можно лбами разогнать банду?

– А вот и можно. Банда на них с оружием, а один из них подбегает сбоку – и трах, как козел, лбом в живот предводителя, а тот и кувырком, он вторично… Они, опираясь на лоб, подкову выпрямляют.

– Очень уж вы невероятные вещи рассказываете.

– А вот увидите, когда приедете на Урал. Вот вам фотография.

Он достал. Стояли, действительно, пятеро здоровенных дядей с узкими полосками лбов, в полосатых майках и вытаращенными глазами.

– Позвольте, их здесь пять, а что касается лбов, то нельзя же эту полоску в палец считать за лоб.

– Их и есть пять.

– Но почему же шесть братьев Лебедей?

– Не знаю, не догадался спросить, может быть, шестого они подбирают, или умер, или в тренировке, они постоянно тренируются. Что может там наплести Мазурский?

– Так давайте я поеду, если вас это так беспокоит.

– Надо здесь дело покончить, а не ехать. Очень мы разъезжать любим. Костюм упустим.

– Да я могу пойти и достать.

– Войдите!

В дверях стоял Жаворонков, он плотно прикрыл дверь, перекрестился, полез в глубокий карман, запустив туда руку по локоть. Черпанов сидел, поставив ноги. Жаворонков достал грязный платок и положил его на ноги Черпанова. Платок завязали узлом. Черпанов положил платок в карман.

– Спасибо.

– Да чего ж не пересчитаете?

– А зачем считать, разве их тут дюжина?

– И побольше дюжины, – самодовольно сказал Жаворонков.

– Измял ты их?

– Да не измяты, а сложены.

– Шелковые, что ли?

– Бумажные.

– Маленькие размером, значит?

– Нормальные.

– Ну да черт с ними, есть о чем разговаривать! Спасибо. Где нашел-то?

– А у себя в сундучке.

– Любопытно, как я их мог только засунуть под сундук.

– Да нет, в сундучке.

– Извини, но в сундук я твой не лазил.

– Да зачем вам туда лазить? Кроме меня да бога никого туда не пускается.

– Что ж, выходит, что ты у меня их и спер.

– Я спер? Мои кровные.

– Твои. Зачем же ты мне их даешь?

– На дело.

– Делов у меня много.

– А на то самое. На несчастную религию, в пользу вашего скрытого креста. Мне одно только желательно, хоть я и погибнуть могу в этом деле, скажите, что помощь вам оказывает Жаворонков, и он всегда с вами.

– Платками.

– Да нет, не платками тут, а делом.

Черпанов пощупал деньги в кармане.

– Действительно шуршат. А я думал, мои носовые платки, я их всегда теряю. Сколько же их тут?

– Двести пятьдесят. Вы бы мне расписочку о вступлении в коммуну от вашего скрытого креста.

– Какого скрытого?

– А скрытого Красного Креста, который пришел в лице вас на помощь запуганным. Я могу вести молитвы, даже так ловко, что никто и не догадается, которые опасаются, я знаю такую краткую и убийственную на врагов молитву, которую, можешь и в компартии состоять, – читай, и все простится и все в нашу сторону повернется.

Черпанов передал ему платок обратно.

– Ты ошибаешься, Жаворонков, у нас атеистическая коммуна.

– Человек с такими удостоверениями, как у вас, в нашу трущобу не залезет. Мне тоже известно и про стадион. Никто, кроме вас, не может повернуть и увести нас от стадиона. Вам дали неограниченные полномочия, и вы, увидев вокруг меня бога, как я им поворачивать могу, поняли, что возможно только при этом условии нести жребий.

Жаворонков наклонился и прислонился к его коленям.

– Не я обнимаю, а бог тебя обнимает.

– Давай монету, – сказал Черпанов. – Но деньги нам, повторяю, твои, Жаворонков, не нужны, и было б лучше, если б ты достал мне костюм, который ты упустил, но я беру деньги в кассу коммуны, а в общем, пожалуй, надо тебя ввести в президиум.

Жаворонков все держал платок в руках, получил он его обратно не без удовольствия, и возвращать его ему не особенно хотелось.

– Когда же будет заседание президиума коммуны?

– Скоро. Я тебя извещу.

– Народ-то здесь вредный и не особенно верующий, их надо держать в руках. Вот если б вы мне позволили, я бы их сдержал.

– Ладно.

Черпанов ударил его по руке, он выронил деньги. Он наклонился. Черпанов наступил сапогом и сказал:

– Действительно, пока не уничтожат деньги, они могут употребляться совершенно в ложную сторону. Так государство изготовляет оружие, которое может быть направлено против него самого же. Вот здесь 250 рублей – это зачастую равняется 250 выстрелам из револьвера. Скрытый крест! Представьте, Егор Егорыч, сослан куда-то в Сибирь кулак или убийца или охранник. Получает от неизвестного лица 5 рублей. До этого он почти в полном отчаяньи, вокруг себя он наблюдает строительство новой жизни, в дебри проходят изыскательные партии, прокладываются дороги, находят уголь, нефть, торф, воздвигаются соц. города. Какое он чувствует одиночество! «И вдруг – 5 рублей. Перевод. Есть, оказывается, люди, которые его помнят, которые сочувствуют ему. Весело становится убийце, он начинает надеяться на лучшую жизнь, он начинает думать: отлично, выстроить-то соц. города можно, а вот как в них прожить и кто в них будет жить? Он начинает искать вокруг себя друзей, он не доверяет, конечно, особенно, но все-таки начинает пронюхивать, нащупывать почву, и вот однажды он бежит. Он спокойно идет по глухим тропам. Далекий московский друг ведет его. Вот он приходит под Москву, ложится в канаву и ждет. Пятьдесят ударов камнем – по пяти рублей, пятьдесят револьверных выстрелов. Да, страшная жизнь при деньгах. Иди, Жаворонков. Оставляешь деньги-то?

Он мало понял из речи Черпанова, но расставаться с деньгами ему было тяжело, он понимал, что бьет правильно, но все-таки опасался. Он старался не смотреть на ногу Черпанова, не слушал его речь – но странно, в его речи звучали нотки. Черпанов явно подражал или передразнивал доктора, я не знаю.

– Да ведь оставляю, сказал.

– Но твердо ли оставляешь?

Жаворонков сказал медленнее и, если б сказал это Черпанов, менее дразня его, он бы взял их обратно.

– Раз топчешь, значит, знак от бога, чего ж тверже.

– Я бы тебе рекомендовал все-таки расписку взять, что на благотворительные нужды взята от тебя, Жаворонкова, такая-то сумма!

Жаворонков молчал. Черпанов отнял ногу, взял платок, пересчитал.

– Да, двести пятьдесят. И долго копил?

Жаворонков ответил почти со злобой:

– У нас без копления не обходится.

– Ну, иди. Благословляю тебя. – И он перекрестил его.

Жаворонков выкатился.

– Ишь, дурь какая! Скрытый крест! У меня против этих супчиков, подобных этому, такой удар, Егор Егорыч, приготовлен, что лопнете со смеху.

– Напрасно вы взяли, – сказал я.

– А чего напрасно, надо же коммуне оборотный капитал иметь, а, кроме того, поскольку есть оборотный капитал, фактически коммуна оформилась, можно и защищать ее интересы. Я думал, хорошо бы послать эти деньги Мазурскому, чтоб он там не очень нам портил, вам только бы адрес его найти, а на этот предмет лучше всего у старухи.