Ее величество кошка

Я киваю в знак согласия.

– По-моему, это лучшее предложение из всех, что звучали до сих пор. Что до строительства нашего монгольфьера, то ты, Пифагор, поручи это моей служанке Натали, только и всего. Она – бывший архитектор и сможет управлять процессом и координировать усилия своих соплеменников.

– Предположим, нам удастся попасть за расположение вражеских порядков. Дальше-то что? – спрашивает Эсмеральда, у которой еще сохраняются сомнения.

– Дальше мы приведем подкрепление, оно прорвет кольцо осады. Вместе мы одержим верх над крысами.

Дело сделано, я снова обрела свой авторитет, вызывающий уважение окружающих.

Я завершаю совещание кризисного кабинета решительным мяуканьем, означающим: «Не будем терять время, всем приниматься за дело!»

Пифагор передает приказ Натали, и та организовывает работы во дворе собора Парижской Богоматери.

Люди забирают из больницы полсотни простынь, режут их на длинные полосы и сшивают вместе. Получается нечто вроде тюльпана лепестками вниз. Дальше в ход идет вязкий воск, уплотняющий ткань. В пластмассовой ванне проделывают дыры, через которые продевают канаты – на них эта гондола повиснет. Противоположные концы канатов крепятся к оболочке шара.

Сердцем всей конструкции служит газовый баллон с трубкой, продолженной газовой горелкой, – все это найдено в гараже префектуры полиции. Нашлось применение и рассеивателю душа. Получилось то, что Пифагор величает пушкой.

Три дня напряженных усилий – и монгольфьер готов к взлету.

Мы – совет из двенадцати кошек, управляющий островом Сите, – собираемся снова, чтобы дать старт миссии, на которую возлагаем последние надежды.

– Кто полетит? – спрашивает Эсмеральда.

– Я! – вызывается Вольфганг.

– Я! – издает рык лев Ганнибал, явившийся к нашему алтарю из чистого любопытства.

Прибегнув к своему природному обаянию, я заставляю этих кошек умолкнуть, встав на задние лапы и изобразив негодование.

– Идеальная группа – один человек и две кошки. Человек станет перемещать предметы и управлять всей конструкцией, кошки – реально действовать. Я уже знаю, кто из людей полетит: Натали! Во-первых, мы с ней давно знакомы, во-вторых, она очень находчива. С ней полетит Пифагор, единственный обладатель «третьего глаза», умеющий с ней общаться.

– Кто будет второй кошкой? – спрашивает Эсмеральда.

– Я.

– Почему не я? – удивляется Ганнибал. – Где же толерантное отношение ко львам? Это напоминает расизм!

– Мне очень жаль, Ганнибал, но ты тяжеловат. И потом, ты вызываешь страх. А мы должны внушать уверенность, иначе потенциальные союзники не придут нам на выручку. Наконец, я пригожусь потому, что в критической ситуации нужен, полагаю, тот, кто способен быстро принимать правильные решения. Напомню без хвастовства, что все наши достижения в основном моя заслуга. Мое неучастие в том или ином предприятии обрекает его на провал, и это не случайность. Взять хотя бы эпизод с шестью распятыми кошками.

– Послать тех шестерых лазутчиков предложила как раз ты! – возражает Эсмеральда.

– Конечно. Но причина провала вылазки именно в том, что в ней не участвовала я. Если бы я была с ними, то пятеро остальных, скорее всего, остались бы в живых, – говорю я довольно резко, не скрывая присущего мне злорадства. – Мое участие – залог успеха.

Между нами говоря, мне все равно, права я или нет, главное – настоять на своем. Обожаю врать, создавать впечатление, что я что-то говорила, хотя на самом деле это не так. Разве это дурно? На мой взгляд, зловредность – неотъемлемое свойство политика. Судя по тому немногому, что мне раскрыл Пифагор, люди, которым удается пролезть в среду почитаемого всеми начальства, – не самые умные, а как раз самые зловредные – совершив ошибку, они стараются распространять устами своих пропагандистов наиболее выгодную для них версию событий.

– Я не согласен с твоим решением, Бастет, – неловко возражает Вольфганг. – Да, мы за многое тебе признательны, но это еще не основание, чтобы ты участвовала во всех миссиях. Я тоже хочу! Всю жизнь мечтал стать птицей и полетать по небу.

Они начинают меня раздражать.

– Ваши мнения не имеют большого веса и не влияют на мое решение.

– Нас двенадцать, мы можем проголосовать, – угрожает Вольфганг.

– Правильные решения большинством голосов не принимаются. Максимум, чего можно так добиться, – шаткого консенсуса. Я предпочитаю свою систему – просвещенный диктат. Источник света – разумеется, я сама. Вы слушаете и повинуетесь, а в случае неудачи у вас есть виновница – я. И наоборот, если я преуспею, это послужит еще одним доказательством моей правоты и близорукости моих хулителей.

Они таращатся на меня, немного ошалев, но ничего не могут противопоставить моей решимости. Чем напористей наглость, тем вернее ее торжество. Этим мазохистам подавай доминирующих самок, и я отменно играю эту роль. Слегка презрительный тон – надежный способ напомнить им об их собственной посредственности.

Я понимаю, что дебаты недопустимы.

– С Пифагором и Натали лечу я, и точка, – заявляю я не терпящим возражений тоном.

Знаю, дерзость – лучшее мое оружие: когда я им размахиваю, передо мной падает ниц весь мир. Слабаки всегда боятся конфликтовать, лень побуждает их повиноваться, а не противоречить. Так я намерена установить свою просвещенную диктатуру и привести нас всех к всеобщему счастью.

Я поочередно разглядываю каждого, настороженно подергивая ухом и усами и показывая клык – символ моей воли. Первым тушуется Ганнибал. Вольфганг опускает глаза. Эсмеральда возмущенно трясет головой.

И тут снова встревает Анжело:

– А мне можно?

– Для котенка это слишком опасно.

– Но я уже не котенок, ты же знаешь, мама!

– Да, прости, но ты еще молод и, полагаю, слишком горяч.

– Нет, я сильный, я умею рычать! Я хочу убивать крыс! Я всех их перебью!

И он издает слабое рычание. Это все, на что способно его юношеское горло. Я теряю интерес к его глупостям и снова обращаюсь к Совету двенадцати:

– Есть еще возражения?

Ни один не смеет мне противоречить. Пока никто не передумал, я заключаю:

– Рада, что мы снова все вместе делаем наилучший выбор, руководствуясь общими интересами. Теперь поспешим и приступим к последним приготовлениям для успеха миссии, от которой зависит жизнь всех укрывшихся на острове Сите.

Какая же я молодец – в который раз!

Будь у них руки, они бы мне зааплодировали.

18. История монгольфьеров

Человек всегда мечтал летать, как птица. Первый шаг в осуществлении этой мечты был сделан в 1793 году братьями Монгольфье.

Их отец, Пьер Монгольфье, был богатым владельцем фабрики по производству бумаги в Анноне, недалеко от Сент-Этьена, у него было 16 детей.

Двенадцатый, Жозеф, плохо учился, был неусидчивым и непослушным, зато обожал наблюдать за природой и заниматься физическими опытами. Жозеф оказал сильное влияние на младшего брата Этьена, пятнадцатого ребенка в семье, тоже больше интересовавшегося наукой, чем школьными предметами.

Однажды, бросив листок бумаги в огонь камина, Жозеф заметил, что он поднимается вверх, и поделился своим наблюдением с Этьеном. Вместе они проделали несколько опытов на основе этого открытия.

На глазах у жителей города они вскоре подняли над землей бумажный куб со стороной в один метр под воздействием воздуха, подогретого при сжигании шерсти и соломы. Куб взлетел на высоту 30 метров.

Король Людовик XVI, тоже любитель наук, прослышал о братьях и пожелал лично увидеть их опыты. 19 сентября 1783 года братья Монгольфье выступили в Версале перед королем и придворными. По этому случаю они смастерили подбитый бумагой шар объемом 1000 кубических метров, высотой в 24 метра, с четырьмя мачтами. Другим новшеством стало то, что в ивовую гондолу посадили пассажиров: овцу, петуха и утку. Шар поднялся на 500 метров и преодолел за 8 минут три с половиной километра. Живность при приземлении не пострадала (не считая сломанного клюва у петуха: при ударе корзины о землю на него села овца). Король поддержал желание братьев Монгольфье перейти к следующему этапу: устроить полет с участием людей. Сначала собирались посадить в гондолу приговоренных к смерти заключенных (в случае неудачи потеря была бы невелика), но против этого восстал молодой искатель приключений Жан-Франсуа Пилатр де Розье, пожелавший непременно стать первым летающим человеком. В результате придворных интриг ему разрешили совершить исторический полет на воздушном шаре.