Страница 5 из 6
В физическом плане в том числе. Я понимаю, что значит войти в горящее здание в экипировке весом 23 килограмма и работать не покладая рук. Я знаю вкус пота под маской. Знаю, что чувствуешь, когда кусок каски плавится прямо над головой. И еще понимаю, что значит работа пожарного в эмоциональном плане. Я знаю, что значит ползти на животе к человеку на другом конце горящей комнаты, положить руку на его грудную клетку и понять, что от ребер остались одни угли. Знаю, что значит смотреть в глаза членам семьи, когда выходишь из пожара с пустыми руками. Знаю, как выглядит лицо, на котором угасла надежда. Я знаю, что значит двигаться дальше, когда хочется остановиться.
В полной мере я осознала, что такое эмпатия, после одного пожара, на котором мне довелось присутствовать. Этот инцидент позднее лег в основу одного из важнейших для пожарно-спасательной службы психологических исследований и побудил к дальнейшему изучению психологии командования в чрезвычайных ситуациях.
Нашу команду вызвали на пожар, в котором один из нас получил серьезные ожоги. На месте присутствовал только один пожарный автомобиль, и я знала, что Майк, впоследствии ставший моим мужем, работал в том расчете. Вероятность того, что обожженный – он, была один к четырем.
Помню, как я услышала сирену и помчалась в пожарное депо. Несколько пожарных уже стояли у телетайпа и внимательно читали распечатку.
– Что там у нас? – спросила я.
Никто не ответил. Я посмотрела на Билла, начальника пожарного расчета.
– Пострадал пожарный, – в итоге ответил он. – Кого-то обожгло. Похоже, сильно.
Я натянула сапоги и накинула подтяжки от брюк на плечи. Затем потянулась за курткой, и, когда просовывала руку в рукав, Билл продолжил:
– Это браво-два-ноль, Саб. Пострадавший в расчете Майка.
Пожарный не имеет права поддаваться эмоциям: холодный расчет и отрешенность – вот что нужно для спасения жизней.
Я замерла, так и не надев куртку. Я слышала его слова, но ощутила полную отрешенность от момента. Это было похоже на сцену в фильме, где главный герой стоит в центре кадра, а камера движется по периметру комнаты. Я затаила дыхание. Казалось, будто кто-то нанес мне сильнейший апперкот в живот.
Неужели теперь я оказалась на месте тех людей, которые просыпаются в ожидании кукурузных хлопьев и абсолютно обычного дня, а потом узнают, что их мир рухнул и навсегда изменился в одночасье?
– Ясно, – сказала я тихо. – Поехали скорее.
Я повернулась, схватила все необходимое и выбежала из дверей.
Мое сердце неистово билось. Внешне я старалась сохранять спокойствие, но внутри все горело. И это был худший огонь: тот, что все превращает в пепел.
В тот день на дежурстве нас было пятеро. Я сидела посередине кабины боевого расчета пожарного автомобиля и могла думать лишь о Майке. Это он? Он обожжен? Жив? Ему больно? Страшно? В то же время я пыталась сфокусироваться на том, что делать дальше. Если бы я мыслила здраво, то задавала бы вопросы о пожаре, рассматривала медицинскую укладку и размышляла, что из нее может понадобиться.
Для меня это были самые долгие 4 минуты 37 секунд в жизни. Именно столько мы ехали до места пожара. Все это время я испытывала смесь тошноты и оцепенения.
Когда мы подъехали, я вытянула шею, пытаясь увидеть в окно хоть что-то, что подтвердило бы или развеяло мои наихудшие опасения. Но голова Билла загораживала обзор. Билл сказал мне не смотреть в окно и оставаться в автомобиле. Я кивнула, но, как только он направился к выходу, незамедлительно последовала за ним. Я потянулась к медукладке и заставила себя взять ее.
Я подошла к толпе, собравшейся вокруг обожженного пожарного. Сквозь толпу увидела ноги в сапогах и старом синем защитном комбинезоне, с налипшими на него кусками грязи. Этот человек лежал на земле. Послышался стон.
– Принесите медицинскую укладку! – прокричал кто-то. Мир вдруг снова стал четким. Нужно было выполнять свою работу, ведь другие надеялись на меня. Я не могла все бросить, став для остальных обузой. Я собрала все силы, чтобы оставаться сосредоточенной на работе.
– Она у меня! – крикнула я в ответ.
Приготовившись пробираться через толпу, я увидела, как Майк выпрямился. С ним все в порядке. Все вокруг закружилось. Сердце затрепетало, а ноги стали ватными. Я больно закусила губу, чтобы сдержать слезы.
Майк заметил мое облегчение. Он дал это понять простым понимающим взглядом, после чего мы приступили к работе. Все еще испытывая головокружение, я открыла медицинскую укладку и достала противоожоговые повязки, отчаянно пытаясь утихомирить трясущиеся руки.
– Физраствор! – сказала я. – Мне нужно больше.
Майк подал мне несколько саше, и я смочила маски. Я посмотрела на человека, лежавшего передо мной. Это был Стив. На его лице, шее и руках были красные ожоги. Черная копоть покрывала кожу и светлые волосы. Крови не было, только блестящая плазма там, где кожа сгорела.
Расчет Майка выехал на вызов по поводу «взрывающегося тротуара». Это было похоже на розыгрыш. Они приехали на место, не ожидая ничего особенного, и увидели ничем не примечательный люк. Сняли крышку и обнажили такую же непримечательную электромонтажную коробку.
Я металась между ролями спасателя и любящего человека и потому испытывала сильнейшее чувство вины, которого могла бы избежать.
Майк и пожарный по имени Джон лежали на животах, опустив головы в яму, и пытались понять, почему это был «взрывающийся тротуар». Они были уверены, что вызов ложный, поскольку бетон не склонен взрываться. Чуть позднее, когда Майк и Стив стояли над ямой и ждали прибытия электриков, электромонтажная коробка взорвалась, и из нее вылетела шаровая молния. Майк отклонился назад и чудом избежал огня, однако Стиву не так повезло. Произошла электрическая неисправность, а пожарные неверно истолковали вызов. Поскольку очевидных признаков опасности не было, они не были достаточно осторожны. Если бы взрыв случился несколькими минутами раньше, Майк и Джон все еще лежали бы на земле. Вероятно, их сразу убило бы.
– Вот так, Стив, – сказала я. – Откинь голову назад. Сначала будет неприятно, но маска очень быстро тебя охладит.
Я положила маску ему на лицо.
– Придерживай ее вот здесь, чтобы она не соскользнула, – скомандовала я.
Меня тут же накрыло сильнейшее чувство вины: я испытала облегчение, узнав, что серьезные ожоги получил другой человек, который был мне не только коллегой, но и другом. Не желая, чтобы пострадал Майк, я хотела, чтобы эту страшную боль испытывал другой коллега, и в итоге она досталась Стиву.
Именно семья Стива получила «тот самый» телефонный звонок. Это они, испугавшись, помчались в больницу. Они прошли через долгие месяцы реабилитации, слез и вспышек гнева. Им пришлось начать жить заново. Мы с Майком этого избежали, но Стиву и его близким не удалось.
Чувство вины преследовало меня долгое время. Я пыталась его рационализировать: чувствовала себя эгоисткой, в то же время понимая, что укоры бесполезны. Самое смешное, что любой из нас с готовностью получил бы ожог, защищая коллег или тех, кого мы удостоены чести спасать. Однако в тот раз я не была спасателем. Меня там даже не было, когда все происходило. Я разрывалась между ролями спасателя и любящего человека.
Чувство вины переплеталось с мыслями «Что, если?..». Что, если бы шаровая молния вылетела несколькими минутами раньше? Что, если бы голова Майка все еще была в яме? Что, если бы произошло самое страшное? Я продолжала прокручивать в голове альтернативные сценарии, в которых теряла Майка, представляла, что приезжаю на место и вижу другую сцену. Каждый раз, когда думала об этом, я испытывала ужас, за которым следовала волна облегчения и сильнейшее чувство вины.
В то время я не сказала об этом Майку. Я призналась в своих чувствах спустя много лет. Оглядываясь назад, понимаю, что следовало открыться раньше, однако мне казалось, что это только мое бремя. Лежа в постели ночами и думая о произошедшем, я чувствовала себя ужасным человеком. Когда я шла выпить с друзьями, неприятные чувства подкрадывались в самый неожиданный момент и завладевали моими мыслями.