Страница 28 из 73
Оранжевый Сэм почти всю дорогу сидел запершись с хитромудрым Чорри в самом комфортабельном - "для ОВП" - боксе "Леди", производил там немыслимое количество вонючих, в крошево разжеванных сигарных окурков и обмозговывал со своим верным пособником какие-то стратегические планы. Выходил он оттуда лишь раза два в день, когда то Стив Гогиа, то буйный Пот Стек начинали чистить морду невозмутимому Ингеборгу. К подобной неприятности флегматичного Йенса приводили его подобный компьютеру, вечно трезвый холодный аналитический ум да еще пристрастие к карточной игре.
Йене Ингеборг не был шулером - он просто очень хорошо умел играть. Почти так же, как палить из "дуры".
Йене никогда не мазал и почти никогда не проигрывал. В результате уже к середине полета почти по половине еще только в проекте означенной доли трех из шести Рыжих обратилось в долговые расписки, на него, Йенса, выписанные Стив и Пол этого вынести не могли и лезли в драку, а Лейшмановски - Польский Лис только ругался по-славянски и наливался черной злобой. Все больше и больше, что само по себе не предвещало ничего хорошего Сэм, обыкновенно, бил морды обеим сражающимся сторонам - так что в сумме Йенсу перепадала тройная доза этого воспитательного воздействия, - затем выпивал баночку "Гиннеса" и вновь уединялся с Рыжим Гиммлером. Созданию дружеской, раскованной атмосферы на борту "Леди" все это, само собой, способствовало мало.
В свободное от проигрывания Йенсу все новых и новых - виртуальных пока что - запасов валюты Пол неустанно тренировался в боевых искусствах Империи Зу, используя в качестве тренировочных снарядов все и всех, кто имел неосторожность попасться ему под руку и прилагал все усилия к тому, чтобы свести на нет запасы провианта и вина на борту. Вацлав осваивал шотландскую волынку, а Стив разъяснял всем кого мог за ставить себя слушать, что жизнь на этом свете была бы просто раем, если бы какой-то древний государь по имени Иосиф прожил хотя бы до тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года.
Другой страстью Стива было прихватывать по пути своих малопредсказуемых перемещений по судну все что плохо лежит. В нем сочеталась чисто патологическая клептомания и незаурядный талант карманника. На претензии, которые Чики, набравшись духу высказал по этому поводу самому Оранжевому Сэму, ему было велено не приставать к людям с придирками по поводу их маленьких слабостей. Что и пришлось принять к исполнению.
Чтобы "Леди" окончательно не превратитась в летучий свинарник, Чики пришлось взять на себя сверх навигаторских функций еще и обязанности дневального-подметалы. Когда он хотел толком без нервов, проглотить кусок пищи и запить его глотком кофе, ему приходилось запираться на камбузе. Невзгоды эти с ним делил похожий на бухгалтера из старых кинофильмов плюгавый и очкастый - профессор Самуэлли - единственный не рыжий пассажир "Леди" в этом очаровательном рейсе.
Впрочем, трудно было сказать что-то определенное о цвете волос ученого мужа, которого неведомо для какой цели волокли с собой на дело люди Оранжевого Сэма, - настолько седыми были его уныло обвисшие серо-пегие усы. В разговоре с ним Чики не только такой сугубо интимной подробности, но и ничего путного вообще установить не удалось - настолько тот был запуган и молчалив. Так и провел он почти весь рейс на камбузе на пару с лысой молчаливой загадкой.
Со временем их молчаливые трапезы стала в качестве непременного участника разделять Марго. Здесь, на камбузе, она, как и Чики с профессором, могла хоть несколько минут чувствовать себя в безопасности, и это породило если не дружбу, то какой-то своего рода молчаливый союз между тремя изгоями.
И за себя, и за кошку, и за профессора Чики было обидно "Ну ладно, говорил он себе - Мы с Самуэлли цветом не вышли, а животина за что страдает? А и то - если с другой стороны подойти - можно по думать, я виноват, что не уродился морковного или апельсинового окраса - все чаще думал он, судорожно глотая наскоро подогретую в микроволновке жратву. - Это прямо расовая сегрегация какая-то. По цвету ворса. Так и до геноцида недалеко".
До геноцида в отношении нерыжего населения "Леди" дело, однако, не доходило.
И это было еще одной загадкой этого рейса.
* * *
Обе загадки получили свое разрешение здесь - на Брошенной. Вон там впереди, в сорока милях отсюда далеко за Большими Корпусами, где он должен встретиться с Боровом, начинались предгорья невысоких Северных гор.
Сказали тоже какие-то чудаки - гор. Уж скорее - холмов Или - сопок. Казалось бы, ничего страшного не было в очертаниях этих пологих холмов, простиравшихся там - у здешнего зыбкого горизонта, куда, свернув наконец с полузанесенного песком шоссе, погнал свой флайер Чики. Но для него принять такое решение было актом героизма. Потому что путь его вел к небольшому распадку, приютившемуся за лощинкой, пролегающей между двух заросших "каменным мхом" склонов. Тогда - о, как давно это было - когда пара вездеходов, на которых люди Оранжевого Сэма доставили его и вконец скисшего профессора Самуэлли к этому - не самому угрюмому на Брошенной - месту, он еще подобострастно хохотнул в ответ на замечание Пола, что здешняя местность смахивает на женскую грудь.
- Не на женский груд, а на коровий зад! - безжалостно оборвал наметившееся было взаимопонимание между конвоируемыми и конвоирующими мрачный Стив. - И вытряхивайтесь на грунт, суки. Приехали!
- Вы уж простите нашего друга, - с издевательской вежливостью добавил Чорри, - Стив у нас по отцу грузин и человек темпераментный. Как говаривал один древнеиудейский автор, "даже среди портовых грузчиков слывет большим грубияном".
Он снова "снял паутину" с изуродованной шрамом рожи и стал натягивать кислородную маску, которая превратила его и без того противный голос в карканье робота из мультфильмов.
- Так или иначе, - добавил он этим голосом, - ваша дорога, несчастные жлобы, к жизни и свободе ведет через этот самый задний проход Войцех, проинструктируй клиентов.
В тот день Чорри был в особо мерзком настроении сразу после посадки не успели, кажется, отпереться затворы тамбуров - с "Леди" удрала Марго предпочтя, видимо, верную гибель в заснеженной пустыне мучениям в руках такой паскуды, как ее хозяин Рыжие восприняли это как исключительно опасный, даже жуткий признак.