Страница 15 из 19
Знал это… И всё равно, как идиот, поддался на уловку. А может сам себе накрутил о её чистоте, когда взял в подъезде и понял, что она не спала еще ни с кем… Подонком себя ощутил до тошноты.
Зло, молча глотку срывал – я ведь не романтик. Далёк от этого, но Первый раз он ведь… быть другим должен был. В другой обстановке!!!
Подыхал после насилия. Потом решил, ладно, в армию отправляюсь, а девчонка тут с чувствами справится, но увидав ее на перроне… жалкую, потерянную… на меня сквозь толпу смотрящую, вновь сломался…
Панцирь, который упорно с детства укреплял, треснул под напором светлых глаз Стаси, а как вспомнил вкус её губ, окончательно пропал…
ВОТ ЗАЧЕМ ОНА КИВНУЛА???
Может план у неё был? Отомстить за то, что взял её против воли? Разругать с Илюхой?
Тогда почему сама не рассказала? Могла бы приукрасить… эмоций добавить. Бабы любят передавать момент и в выгодном для них свете выставлять. Меня-то рядом не было. Я бы не оправдывался. Даже не попытался бы…
Да и вообще, разговоры не моё. Болтовня – удел слабых мужиков и женщин. Они эмоциональные создания – им, если не выговорятся, нет жизни. И если им нет, то и другим не дадут.
А я вот… не привык о душевном с кем-то трепаться. Я сам по себе: всё в себе. И от того сильнее кажусь и для себя и для глаз других. Не знал никто о моих страхах, боли, радости и переживаниях, значит не мог этим ранить сильнее. А в собственном котле мыслей и чувств я поварюсь, не впервой… с детства к этом себя приучал.
Больно, но в одиночку.
Тошно, зато другим об этом не известно.
Ладно, то дело прошлое…
Я запретил себе думать о ней! Письмо нераскрытое в мусорку бросил. Выдохнул свободно, а уже через несколько дней очередное прилетело. А за ним следующее. И ещё одно… Парни больше не зубоскалили. Эта тема ни разу не поднималась, если только за спиной, ибо любой, кто бы попытался пошутить или влезть со своим мнением, попал бы под кулак.
Я уже рычал от бешенства. Ненавидел Стаську и её упрямство, пока… не настало молчание. Долгожданное и такое… уничтожающее.
Я молился на него, а получив, сдох ещё раз, ведь уже не думая о том, любой конверт глазами выхватывал. Пристрастился к письмам, как наркоман к дозе. И пусть не читал, но само осознание – ОНА ПИСАЛА – уже похлеще героина дурманило.
И сколько бы ни орал, что не нужна, и письма её тем более, не получив очередное – умер в тот же миг. Сердце ёкнуло как-то болезненно и тихо, словно боялось, что выдеру его к чертям собачьим, чтобы не смело меня беспокоить, и всё… душа атрофировалась.
Я еще заставлял себя жить: дышать, слушать приказы, есть… даже ловил фамилии тех счастливчиков, кому письма приходили, но мне больше не было конверта. Вот оно, чистилище… Чечня с её бессмысленными жертвами ничто в сравнении с болью сердца, которое предали, унизили, растоптали. Сердца, которое решилось на удар, страшась обмана, и всё же на него наткнувшись, теперь, получив урок, едва трепыхалось в агонии.
– Может, случилось что? – старший лейтенант Петренко бросил украдкой, когда я опять не получил весточки. Реплику стоило ждать, все наслышаны, как я с письмами поступал. – Суров ты, парень. Дело, конечно твоё, но с девушками так… – поморщился, затылок почесав, – слишком ты категоричен. Не знаю, что случилось. Обманула, изменила, просто не дождалась… то неважно. Уметь прощать – хорошее качество. Прости и отпусти…
– Я то и делал: принимал и посылал… Молча.
– Сгоряча не рубят! Так лес вырасти не успеет. В сердечных делах хорошо бы говорить…
Мужик хороший, да только много пьющий. Хотя, видать потому и пьющий, что хороший. Вокруг грязь и бесчинство – порядочному не выжить, а он как-то тянул. Заливался алкоголем и тянул… Чтобы не видеть и приглушить мразь нашей великой державности.
И я бы промолчал, да в данный момент он зря с советом полез – и без него пекло.
– Я не спрашивал мнения, – рыкнул, уже злобой одолеваемый.
– Ты, парень, не рычи, – отмахнулся Петренко.
– А вы не лезьте в душу, – опасливо мирно буркнул я.
– Не прав ты, Зверь, – устало мотнул головой лейтенант и медленно пошел прочь из казармы.
Вот и хорошо!
Одному лучше!
Одному надежно…
Глава 7
Настя/Стася
На учёбу забила, бросилась к поезду в тот день, когда по слухам Зверь и Илья должны были приехать. Макс сказал, что парни встретились в Москве. Ему Новик звонил, сообщил, что скоро приедут. Поэтому и летела к поезду, никого не замечая. Стояла на перроне с сотней других людей, кто встречал своих. Судорожно мяла лямку сумочки и жадно вглядывалась в лица, мелькающие в окнах прибывающего состава.
Тут были не только дембеля, но и простые люди: женщины, мужчины, дети… Я шла вдоль состава, выискивая нужный вагон, и застыла, когда из очередного повалили долгожданные парни, хотя скорее уже мужчины. В военной форме. С улыбками… и тогда перрон потонул в криках, слезах, радости, я а… пожирала глазами всякого вновь появляющегося, и с каждым «не Глеб» сердце студило всё больше. Лицо за лицом, солдат за солдатом. И так каждый раз: то с грохотом в грудь забивалось, то ухало в пустоту.
А потом увидела знакомых… Макс, Петруня и еще пара знакомых. Они меня тоже заметили. Обменялись фразами, Славик презрительно покосился… А в следующий миг толпа взбодрилась. Тут же орать начали… к ним Ильюха спешил, руки раскинув, словно хотел обнять всех и сразу. И отец его, не пойми откуда взялся. Сына обнял, по спине похлопал…
Мне было уже никак. Пресно.
Я отвернулась. Жива… и не жива. Чуть подождала Зверя, но когда поняла, что его нет и не будет – покинула перрон, автовокзал…
Домой шла, не помнила как.
А тут мать завела пластинку, которую включала последние несколько месяцев, как узнала, что я с Ильей рассталась.
– Что, опять приперлась? – зло выговаривала, только я обувь сняла. – Проку от тебя никакого. Идиотку вырастила. Мозгов много, а чем думаешь – непонятно. Как жить будешь, медсестричка-отличница? – не мелочилась. – Не думаешь же ты, что я буду тебя терпеть долго? И так жизни нет… Всё о тебе думаю. Собой некогда заниматься. Алешенька с ног сбился, чтобы нас прокормить…
О да, уж этот Лёшенька… Душу как бритвой резануло мамино волнение о «золотом человеке». Отчим… Меня передернуло от омерзения.
Они познакомились, когда я уже школу оканчивала. Мужик был блатным, разок сидевшим. Деньги водились шальные, любил показуху и золото. Мать была избалована, порой бита, но упрямо за него держалась. Не мне судить о вкусах и нуждах, но раз её устраивал, её дело. Только он последние годы в делах почти не бывал, денег приносил и того реже. Больше дома за бутылкой сидел или со своими приятелями разгуливал.
А еще – этот урод руки стал распускать, пока мать не видела. Обнимет, ущипнет, то дыхание его на затылке ощущала, прикосновения… отнюдь не как к дочери, падчерице.
Потому я старалась поменьше дома находиться – усиленно училась, на работе смены брала и ненавидела те редкие вечера, когда оставалась дома одна… наедине с отчимом.
В задумчивости глухой сняла верхнюю одежду, разулась, да к себе в комнату пошла.
Порыдала в подушку, а затем решила: хватит убиваться. Всё, что смогла – сделала. Не желал Глеб нашу ситуацию разрешить, даже банально поговорить – не буду больше напрашиваться. Утерла слезы… нужно поспать, с работы отпросилась, чтобы… уже неважно на что рассчитывала, но теперь посплю.
Из сна вырвало жуткое ощущение чужого прикосновения. Я сонно огляделась, да чуть от ужаса не завизжала – отчим сидел на краю постели, рукой водил по моей ноге, а другой надрачивал своё хозяйство.
На меня ступор накатил, горло сдавило, вместо крика зашипела, прочь от извращенца отползла.
– Да ладно, – пьяно рыкнул отчим, – не девка давно… Знаешь ведь, что мужику нужно. – Вверх-вниз ладонью по стволу своему, на меня хмельно смотря, да улыбаясь криво. – И на меня давно любуешься. Только боишься, что пошлю тебя, мерзавка развратная, – продолжал самозабвенно плоть дёргать. Толстую, небольшую, в мохне волос. – Ну же, с*, – тихо прошептал, ко меня потянувшись, – не стесняйся. Возьми его… рукой… А лучше в рот… – сладко сглотнул. – Что тебе стоит? – с мукой и в то же время требовательно.