Лезвием по уязвимости

– Все-все, хорош, не плачь, – похлопала по плечу Янка, как мать малыша, – найдем гниду, разделаемся с ней и вернем тебе Пашку! Только не плачь… Я куплю тебе калач.

– Алл, а что если тебе обратиться в полицию, написать заявление о клевете? У нас же правовое государство, и по законам, которые должны нас защищать, а не существовать формально, на бумажке, есть ответственность за публичное унижение, за ложь и клевету, в конце-то концов. Ты можешь судиться и выиграть суд, стребовать с гада компенсацию за моральный ущерб, а главное, очистить свое имя от грязи и доказать Пашке невиновность на вполне законных основаниях! Ты подумай, это даже лучше! – высказала блестящую мысль Марина.

– Ага, а следом заведут второе дело, в котором Алку нашу будут судить по проституции (как незаконной предпринимательской деятельности), а тварь та выступит свидетелем. Все так перевернут с ног на голову, что пострадавшая окажется и виноватой, – горько усмехнулась Янка.

– Алле нечего бояться, вины за ней нет. И когда дойдет до суда, какие доказательства приведет тот гад, если кроме пустых слов он предъявить ничего не может? Даже лицо побоялся показать, чтобы в него не полетели камни. Это в «контактике» он анонимный обличитель и герой, а в суде придется отвечать за каждое словечко. И там такое не прокатит, а за дачу ложных показаний – уголовка, – мягко возразила ей Марина.

– Мой друг, до чего же ты наивна! И до суда не дойдет, ее заявление просто рассматривать не станут, менты поржут над ним да выкинут. Они-то на убийства и изнасилования смотрят сквозь пальцы, а тут девочка пришла пожаловаться, что парень назвал «ВКонтакте» проституткой. Ты сама себя слышишь? Это же смешно.

– Но пусть попробует… Решить это через прокуратуру.

Растерянная Алла вмешалась в спор.

– Девочки, так как же быть сейчас? Он сказал за пару дней освободить квартиру…

– Однозначно: вещи собирай, – сказала Яна твердо, – не унижайся, не раздражай его, и так все очень плохо. Лучше вы помиритесь потом, и он снова позовет жить вместе, чем выставит на улицу сейчас.

– Но мне некуда идти! – всплеснула девушка руками.

– Как некуда, если у тебя есть мы!? Можешь остановиться у меня. В комнате хватит места на двоих. Вещи как-нибудь уместим, есть лоджия… А дальше видно будет.

– Можешь и у меня… – сказала Марина неуверенно.

Она сразила подруг эффектным появлением в баре и была чудо как хороша сегодня, даже в джинсах, с собранными в пучок волосами, с едва уловимым цветочным шлейфом и минимумом косметики на лице выглядела дорого, не так, как раньше. Может, из-за СПА-процедур ее кожа обрела сияние, а может, на фоне общей ухоженности, от корней волос и до кончиков ногтей. И к Алле, в район Чуркина, приехала не после тяжелого рабочего дня в больнице. Обмолвилась, что больше там не работает: любовник позволил жить за его счет.

И Алла поняла, что переезжать к ней не стоит. Маринка мечется, и отказать не хочет, особенно в сложившейся ситуации, и на квартиру привести не может. Тогда она сказала:

– Спасибо, дорогие. Остановлюсь я все-таки у Янки: удобнее добираться до работы. А дальше видно будет: либо с ним сойдемся, либо свой угол снимать…

Решено. Алла купила на рынке большие китайские сумки из клетчатой синтетики, по двести рублей за каждую, в выходные собрала вещички, опять же, не без помощи подруг, и в воскресение перевезла все к Яне. Квартиру, в которой жила ее любовь, покидала с тяжелым сердцем и надеждой вернуться вновь.

Пашка позвонил вечером и сухо спросил, куда заехать за ключами. Алла назвала Янин адрес; он подъехал в течение получаса. В квартире она подготовила целую речь, что ни в чем не виновата, что даже в мыслях не было измены, что ее подставили, но, увидев его, не проронила ни словечка, лишь отвела глаза, полные слез, и дрожащей рукой протянула ключи. Парень тоже старался не смотреть в глаза. Не из презрения, а от страха показать ей слабость, слезы…

Это была идеализированная любовь, не выстраданная, не закаленная трудностями, когда на пути к соединению предстоит свернуть горы, слишком нежная и уязвимая, чтобы выстоять в жестоком мире.

В понедельник ждал новый удар.

Не успела Алла переступить порог банка, как ее перехватила кадровичка с просьбой немедленно зайти к ней в кабинет, где передала распоряжение начальства. Уволить девушку с сегодняшнего дня.

– Как? На каком основании?! – бросило ее в жар.

– Разговоры нехорошие ходят, Аллочка. Напиши заявление по собственному желанию или они найдут повод убрать тебя. Поверь, не рада будешь, что не ушла сама.

– Какие еще разговоры?!

Кадровичка замялась: меньше всего ей хотелось добить унизительной правдой эту сотрудницу, приятную во всех отношениях девушку, и она предпочла бы умолчать, чтобы это сообщил кто-то другой, не она. Но под настойчивым и вместе с тем умоляющим взглядом сдалась.

– Кто-то пустил слух, что ты занимаешься… Ну этим… Во время рабочих командировок… Это дошло до замдиректора, и он без колебаний принял решение уволить тебя, а директор на больничном после операции и выйдет нескоро. Да и справедливости от него ждать бесполезно. Сама знаешь, он во всем поддерживает заместителя, тот его правая рука…

– Ложь! Кто этот мерзкий сплетник? Кто он?! – вскрикнула Алла.

Осталась без парня, а теперь и без работы! Здесь и сейчас на собственной шкуре ощутила всю горечь и точность выражения «беда не приходит одна».

– Этого сказать не могу… Меня поставил перед фактом Пантелеев. Хотел, чтобы ты ушла по-тихому и без скандалов.

Но Алла кинулась разбираться. Не обратив внимания на требование секретарши подождать в приемной, ворвалась к заму и выпалила:

– Денис Сергеевич, объясните мне, что, черт возьми, происходит?

Лицо ее горело, голос был не по-женски суров, она находилась в том состоянии, когда пора было отбросить все формальности и выяснить, что за дурдом творится вокруг. Против нее ополчились и любимый, и начальник; невидимый враг играл ими всеми, как марионетками, и отлично знал, кого и за какие ниточки дергать, наносил удары сразу по двум фронтам.

– Зачем явилась?! – взвизгнул пузан, как баба, но Алла пропустила его слова мимо ушей.

– Давайте начистоту. Я не понимаю, на каком основании я должна уволиться?! За что? Чем я провинилась – тем, то вкалывала на благо банка? Вы верите всей грязи, всем сплетням обо мне? И кто он, этот лжец?! Не укрывайте же его! – эмоции зашкаливали, вопросы, восклицания сыпались градом.

– Мне стало все известно, – ответил пузан с нотками злорадства в голосе, с бесятами в глазах, – удивила ты нас, Алла, ой как удивила. Тебе должно быть стыдно. Водила всех нас за нос. И куда я смотрел, когда брал тебя на работу? Казалась приличной девушкой, а оказалась… Хм. Не оценила оказанного тебе доверия, мы к тебе по-человечески, а ты к нам… Хм. И сделки у нас не заключались, и договора не подписывались, а все почему? Потому что занималась не той работой. И в Пластуне ты сорвала контракт, зато время даром не теряла и завела свои контакты. Парень-то твой знает, Алл? – откровенно издевался зам. – Ты позор, пятно на безупречной репутации нашего банка. Пиши-ка лучше заявление на увольнение сама. Если этого не сделаешь, придется уволить тебя с такой записью в трудовой, что не то что менеджером или экономистом, а торгашкой ни в один киоск не возьмут!

И это говорил ей руководитель банка, высокопоставленный человек, серьезное, уважаемое лицо, а, по сути, существо, копошащееся настолько низко, что разные гады, змеи, высиживающие свои яйца, выглядят достойнее и благороднее даже по факту любви к своим змеенышам. Душа вечна, тело тленно, но не у каждого – у иного духовная смерть наступает с самоутверждением за счет страданий других, он как хлам, как иссохшее наполнение с виду энергичного, пышущего здоровьем организма. Человечность – сестрица душевности, и она жива до тех пор, пока живо сострадание, – в противном случае, если человеку доставляет удовольствие видеть боль других, он приобретает настолько извращенные формы морального уродства, что становится ущербнее рыб без плавников, птиц без крыльев, поскольку лишен главного качества, с которым пришел в этот мир.