Как приручить Обскура

Грейвз зажмурился. Что-то случилось, раз сейчас он мог колдовать. Он дождался. Дождался своего шанса. Не упустить бы теперь…

Патронус. Конечно же. Послать Патронуса к Серафине. Счастливых воспоминаний у Грейвза осталось немного. Гриндевальд высосал их, как дементор, но Грейвз напряг память, поскрёб по углам. Что в его жизни было хорошего?..

Поцелуй на вокзале. Первое раскрытое дело. Тихий вечер с родителями за карточным столиком, в глубоком детстве, когда оба были ещё живы. И какой-то простой, обыденный зимний день… под снегопадом в Центральном парке, на тихой вечерней аллее. Вдоль дорожек горели фонари, было тепло, и снег падал мягко, бесшумно, густо. Он оседал на щеках, таял, капал за шиворот. Запорошил склонённую макушку Криденса белой шапочкой. Они стояли в тени, вдвоём. Очень близко. Грейвз заставил его положить голову себе на плечо, а Криденс… Криденс поднял руки и взялся за отворот его мантии, смял в кулаке, и как будто провёл по ней носом… Будто ему было не всё равно. Будто Криденс хотел запомнить его, выделить из других. Грейвз почувствовал, как тёплая волна поднимается изнутри, задержал дыхание, подогрел её мыслью — Криденс прильнул к нему, будто Грейвз был не просто средством ненадолго сбежать от церковной жизни, таким же действенным средством, как все другие, а был кем-то… небезразличным.

— Экспекто Патронум, — шепотом приказал Грейвз. — Экспекто Патронум!..

Светящаяся голубоватая рысь соткалась из воздуха перед ним, дёрнула крупными ушами и замерла, подняв умную голову.

— Президент Пиквери, — прошептал Грейвз. — Серафина… Скажи, что меня подменил Гриндевальд. Меня зовут… Персиваль Грейвз. Скажи ей, где я. Пусть отправит сюда… кого-нибудь. Поскорее.

Обскур

Персиваль стоял у окна, сунув руки в карманы домашнего халата, и смотрел на заснеженный больничный сад. Снег в Нью-Йорке — не самая большая редкость, но сейчас он служил дополнительным напоминанием о том, что четыре месяца были просто вырваны из его жизни. Четыре месяца Гриндевальд прикрывался его именем, сидел на совещаниях у Серафины, гонял его авроров и плёл какую-то свою паутину. Сколько придётся распутывать её?.. Полгода, год?

Четыре месяца — и никто ничего не заподозрил. Раскрыл его, что удивительно, не наблюдательный коллега, а человек, с которым они даже ни разу не встречались лично — Ньют, младший брат Тесея. Грейвз не знал, что и думать об этом. Не хотелось допускать мысль, что Гриндевальд был прав, и он, Персиваль Грейвз, представляет из себя пустое место — и поэтому его так легко оказалось сыграть.

По белому саду белые медсёстры возили в креслах своих пациентов: авроров-неудачников, пострадавших на службе, зельеваров с обширными ожогами, жертв прерванной аппарации, жертв встречи с недружелюбно настроенной волшебной тварью. Если бы Персиваль пробыл в плену подольше, он бы тоже сидел сейчас в одном из этих кресел и смотрел на зимний сад невидящим взглядом. Может, даже пуская слюни. Грейвз передёрнулся.

Его отыскали почти сразу, едва Патронус доставил послание. Тройка авроров аппарировала к нему, повязала (он не сопротивлялся — настолько рад был увидеть хоть какие-то лица, кроме собственного) и доставила прямиком в магический госпиталь, на остров Блэквелл между Манхэттеном и Квинсом. В последнее время в жизни Грейвза было слишком много островов… Ему казалось, его до конца жизни будет тошнить от моря. От любой открытой воды больше пруда. Поэтому он стоял и смотрел в сад, а не в окна противоположной стороны, из которых открывался превосходный вид на центральную часть Махнэттена и Гудзон.

Магический госпиталь был устроен на месте закрытой психиатрической лечебницы. Удивительно, но когда речь шла о том, чтобы отжать у не-магов новые территории, Статут подвигали аккуратно и незаметно. Много ли нужно, чтобы создать месту дурную славу?.. И вот уже врачи и пациенты разбегаются, кто куда, а бывшие клетки для психов заполняются магами-неудачниками. Грейвза поместили в палату в мансарде — там раньше держали буйных. Персиваль оценил иронию.

Он вёл себя смирно. Не требовал немедленной встречи с госпожой президентом — знал, что сама придёт. Не спорил с колдомедиками, пил предложенные зелья и порошки, пялился в окно и отвечал на вопросы, которые ему задавали относительно его пребывания в плену. А ещё — читал газеты, которые доставляли в общую гостиную для пациентов. Газеты пестрели истерическими заголовками про поимку Гриндевальда, про обскура, про неоценимую помощь Ньюта Скамандера и про то, что глава департамента магбезопасности Америки, по словам колдомедиков, уверенно идёт на поправку.

Грейвз не сказал бы, что уверенно, и что вообще идёт. Физически он был здоров, а в душу ему заглядывать никто не собирался. Грейвз наслаждался возможностью молчать, возможностью вести внутренний диалог с самим собой, который никто больше не заставит его повторить вслух. Было ли это признаком выздоровления?.. Он не судил.

Серафина навестила его через три дня. Вот кому точно не помешало бы провести недельку в госпитальном режиме. У неё под глазами залегли круги, было видно, что она держится на одних только тонизирующих. Грейвз сочувствовал ей. И — одновременно — чувствовал горечь. Поэтому в ответ на сухой вопрос, как он себя чувствует, он задал свой.

— Серафина, сколько мы с тобой знакомы?.. — спокойно спросил он, отрываясь от медитативного созерцания заснеженного больничного сада. — Двадцать лет?.. Двадцать пять?..

Мадам президент вопрос не понравился. Она поджала жёсткие губы, машинально скрестила руки на груди. Чувствует себя виноватой, — отметил Грейвз. — Ну, хоть что-то…

В гостиной они были одни. Не считая личной гвардии Серафины, конечно. Кит Макдауэлл, рыжеволосый плечистый парень с лицом длинным, как струганая доска — один из лучших боевых магов своего выпуска. Он стоял за её правым плечом. За левым был Коррадо Манци, такой вёрткий и быстрый, что его звали Змейкой — превосходно владеющий ментальной магией. Грейвз когда-то сам отобрал их в авроры, натаскал, воспитал — и поставил в охрану. Оба теперь держали палочки наготове. Смотрели на Персиваля так, будто видели его в первый раз — ни грамма сочувствия, ни доли сомнения. Молодцы. Он ими гордился.

— Мы познакомились в Ильверморни, Персиваль, — устало ответила Серафина. — Это было тридцать лет назад, не молодись.

Грейвз усмехнулся — старая шпилька, такая знакомая, такая… родная.

— Я не удивляюсь, что в отделе ни одна собака ничего не заподозрила, — сказал он. — Я с подчинёнными не дружу. Но ты-то!.. Ты знаешь меня тридцать лет!

По её лицу пробежала тень, будто она в чём-то была не уверена — короткая, как блик, а потом Серафина взяла себя в руки, и её голос зазвучал куда жёстче.

— Я не дружу с подчинёнными, как и ты.

Грейвз понимающе покачал головой, увёл взгляд в сторону. Они, конечно, друзьями никогда не были. Были союзниками, приятелями, коллегами — но не друзьями.

Их притянуло друг к другу на первом курсе, тем естественным влечением, которое было доступно девочке и мальчику одиннадцати лет, развитым не по годам.

Интеллектуальным, конечно же.

Серафина была умной и хитрой оторвой, Персиваль был умным и высокомерным аккуратистом. Иногда они начинали ненавидеть друг друга, но их всё равно притягивало обратно: все остальные девочки казались Персивалю скучными, все остальные мальчики казались Серафине глупыми.

В старших классах он даже пытался ухаживать, что было принято Серафиной весьма благосклонно. Свой первый поцелуй он разделил именно с ней. Они оба были одинаково неумелыми и одинаково напористыми — вышло грубовато, но обоих это устроило.

Лучший ученик Вампуса и лучшая ученица Рогатого Змея. Они были звёздной парой Ильверморни. На людях то флиртовали, то цапались каждый день, и тех, кто был уверен, что они ненавидят друг друга, было столько же, сколько тех, кто был уверен, что у них бурный роман. И те и те были неправы.

По вечерам они встречаются в библиотеке, раскладывают рядом учебники и конспекты, голова к голове делают упражнения, пишут эссе и выводят формулы.